Фиалковым очам, затмившим Диоскуров,Предназначаю я цепочку строк моих.В ней имя нежное властительницы их,Равно таясь от глаз профанов и авгуров,Божественно царит. Его затерян след.Ищи внимательно мой талисман заветный,Прекрасный талисман, бесценный амулет,Не пропусти в стихах и буквы неприметной, —Не то напрасен труд, не то прервется нить,Не в узел гордиев затянутая мною.Не надобен здесь меч. Догадкою одноюВозможно, кружево разъяв, соединитьТри слова, что не раз любой бы счел своими,Когда, о признанных поэтах говоря,Поэт хотел назвать достойнейшее имя.Верни ж его из тьмы, очами озаря.Здесь все — твой вымысел, Фернандо Мендес Пинто.Лишь буквы здесь не лгут. Но как же их найти?Оставь бесплодный труд. К тем буквам нет пути.Вовек, сокровище, не выйдешь из глубин ты.
Из всех, кому с тобой свиданье — утро,Из всех, кому с тобой разлука — ночь,Когда на небе вычеркнуто солнцеСвященное — из всех, кто в горькой долеТебя благословляет ежечасноЗа жизнь и за надежду, а преболеВсего — за воскресенье схороненнойГлубоко веры в Правду и Гуманность;Из всех, кому на богохульном ложеОтчаяния смертного поднятьсяДано при ласковых твоих словах:«Да будет свет!» исполнившихся странно,Словах, светящих в ангельских глазах;Из всех, кто более всего обязанОдной тебе, чья благодарность нынчеБлиже всего подходит к поклоненью,Вернейшая, покорнейшего вспомниИ думай: тот, кто пишет эти строки,Такие слабые, дрожит при мысли,Что с ангельской душой он говорит.
Еще недавно автор этих строк,В неодолимой гордости рассудкомУпрямо утверждая «силу слова»,Говаривал, что ни единой мыслиДоступной человеку нет, покаМы знаком языка ее не свяжем:И вот теперь — как бы ему в насмешку —Два слова — два чужих двугласных звукаПо-итальянски, — повторять бы толькоИх ангелам, загрезившим по росам —Светлиночкам в Гермонских косогорахЖемчужисто пронизанных луной,Подобных сокровенным думам, илиЛишь душам дум, божественным виденьям,Быть может, выразимым только песнейНа Лютне Израфеля (Серафима,Которому Творцом дан дивный голосПевучей всех!). А мне? — Увы, бессильноМое перо в моих руках дрожащих —Невыразимо имя дорогое,Тобой произнесенное, — ни мыслить,Ни записать, ни даже только грезитьНе дано мне, затем, что перед этойМечтою недвижимой и прекрасной,Раскрыв глаза огромные, стоюКак у ворот раскрытых прямо в грезу.Направо, влево и вперед открылась
