того чтобы пожать руку мистера Брауна, к чему тот надеялся его подвести, мистер Джонс лишь сухо поклонился и не передал великой преступнице никаких милостивых слов. Дело, однако, уладилось в такой степени, что о полиции речи не шло, и не было сомнения, что миссис Браун с мужем разрешено будет выехать из Парижа вечерним поездом.

В чем заключалось злосчастное происшествие, вероятно, уже стало известно всем. Многие продолжали расспрашивать мистера Брауна, и он, хотя и по-прежнему заявлял, что не будет отвечать на вопросы, все же счел за лучшее сообщить клерку некоторую толику правды и приподнять покров таинственности, окутывавший это дело. Можно было предполагать, что мистер Джонс, который весь день не выходил из своей комнаты и посвятил его, вероятно, попыткам исправить причиненные ему увечья, все еще был уверен, что миссис Браун сыграла с ним злую шутку. Но жертвы подобных шуток обычно молчат о них, и мистера Джонса не вынудило заговорить даже дружеское участие швейцара.

Миссис Браун также уединилась в своей комнате и ни разу не вышла оттуда, пока не пришло время садиться в экипаж. Наверху она и завтракала, и обедала, наверху укладывала багаж и отправляла телеграммы в Томпсон-холл. В течение дня их было послано две, и во второй заключалось торжественное заверение в том, что Брауны приедут в первый день Рождества, вероятно, успеют к завтраку и, вполне вероятно, успеют также в церковь на праздничную службу. Неоднократно миссис Браун осведомлялась у мужа с большой нежностью о состоянии здоровья мистера Джонса, но ничего не смогла добиться.

–?Он был очень зол — вот и все, что я знаю, — всякий раз отвечал мистер Браун.

Однажды она сделала замечание по поводу имени джентльмена, обозначенного на карточке как Барнаби.

–?Будущего мужа моей сестры зовут Барнаби, — сказала она.

–?А этого господина — Барнаби, вот и вся разница, — ответил мистер Браун с неуместной шутливостью.

Мы знаем, что некоторые люди, навлекшие на себя немилость общества, готовы отказаться от личных привилегий. Накануне мистер Браун заказал себе отдельный экипаж, чтобы поехать с женой на станцию, но теперь, после своих несчастий, он удовлетворился тем, что предоставили ему в гостинице. В назначенный час он отвел вниз жену, на которой была густая вуаль. Когда они проходили по зале, там собралось много народу: всем хотелось взглянуть на даму, проделавшую среди ночи такую страшную вещь, но никому не удалось разглядеть даже кончика ее носа, пока она проходила по залу и садилась в омнибус.

Взоры собравшихся устремились и на мистера Джонса, последовавшего вслед за Браунами; он также, несмотря на свои страдания, решил покинуть Париж вечерним поездом и встретить Рождество с друзьями в Англии. Он прошел через толпу с необыкновенным достоинством, чему отчасти способствовала боязнь разбередить при ходьбе свое несчастное горло, но, взобравшись в омнибус, споткнулся в темноте о ноги своих врагов. На станции они по очереди купили себе билеты и снова очутились в присутствии друг друга в зале ожидания! Следует сказать, что мистер Джонс не только чувствовал присутствие миссис Браун, но и чувствовал, что она ощущает его присутствие, и вся наружность его говорила: «Неужели вы воображаете, что я могу поверить, будто вы приняли меня за своего мужа?» Она была совершенно спокойна, но за все это время ни разу не подняла вуаль. Мистер Браун пытался завести разговор с мистером Джонсом, но мистер Джонс, хотя и пробормотал что-то в ответ, все же продемонстрировал с достаточной ясностью свое нежелание поддерживать дальнейшее общение. Затем поднялась обычная суматоха, страшная давка и междоусобная война из-за мест. Казалось бы, даже самые запоздалые пассажиры рано или поздно находят себе места, но всякий британский отец и британский муж в эти бурные минуты действует как будто под убеждением, что и сам он, и жена его, и дочери будут навеки оставлены в Париже. Мистер Браун вел себя совершенно по-геркулесовски и в собственных руках тащил два мешка и шляпную картонку, не считая еще разных пальто, пледов, тростей и зонтиков. Но, когда он достал себе и жене хорошие места, по ходу поезда, и ей — в уголке… мистер Джонс оказался прямо напротив нее. Заметив неудобство такого положения, мистер Джонс вздумал перебраться на другое место, но было уже поздно. В таком близком соседстве им и пришлось ехать всю дорогу до Кале. Миссис Браун, бедняжка, ни разу не подняла вуаль.

Он сидел напротив нее, не смыкая глаз, вытянувшись, как палка, время от времени показывая неловкими движениями, что боль в горле не уменьшалась, но ни разу не произнес ни единого слова и не пошевелил ни одним членом.

Во время переправы из Кале в Дувр наша дама, конечно, была разлучена со своей жертвой. Переезд был очень плохой, и она не раз напоминала мужу, как хорошо было бы им теперь, если бы они продолжали свое путешествие, как она того желала. Как будто задержка в Париже произошла по его вине! Мистер Браун подумал, что не было в мире другого такого человека, который подвергался бы столь вопиющей несправедливости. По временам он прикладывал руку к бороде и начинал сомневаться, неужели ее можно было двигать, причем двигать так, чтобы не разбудить спящего? Разве что дело дошло до хлороформа… Много подобных подозрений мелькало у него в голове во время этой переправы.

Они и мистер Джонс снова очутились вместе в одном и том же вагоне поезда, направлявшегося из Дувра в Лондон. Теперь они уже привыкли к столь близкому соседству и научились выносить присутствие друг друга. Но мистер Джонс еще ни разу не видел лица леди. Ему очень хотелось узнать, каковы были черты женщины, выказавшей такую слепоту, — если все это было правдой. А если это было неправдой, то как выглядела женщина, отважившаяся среди ночи проделать такую штуку? Но миссис Браун продолжала прикрывать лицо вуалью.

Со станции Кэннон-стрит Брауны проехали на извозчике на станцию Ливерпуль-стрит, откуда должны были отправиться по железной дороге Восточных графств прямо в Стратфорд. Теперь по крайней мере их невзгоды кончились. Они спокойно могли успеть не только к рождественской службе, но и к рождественскому завтраку.

–?Все будет совершенно так же, как если бы мы приехали туда вчера вечером, — сказал мистер Браун, ведя жену по платформе к вагону стратфордского поезда.

Первым, что она увидела, войдя туда, был мистер Джонс, сидевший в уголке! До сих пор она стойко переносила его присутствие, но тут не смогла удержаться — слегка вздрогнула и даже вскрикнула. Он чуть заметно кивнул головой, словно приняв это за приветствие, и она снова опустила вуаль.

Когда они приехали в Стратфорд — путешествие длилось приблизительно четверть часа, — Джонс вышел из вагона прежде них.

–?Вот и карета дяди Джона, — сказала миссис Браун, думая, что теперь по крайней мере освободится от присутствия ужасного незнакомца.

Конечно, это был человек весьма красивой наружности, но никогда в жизни она не видела лица более сурово-враждебного. Может быть, ей не приходила в голову мысль, что никто из обладателей прочих лиц не был когда-либо так жестоко обижен.

–?Извините, сэр, нам приказано спросить согласия мистера Джонса, — проговорил слуга, просовывая голову в карету, куда уже уселись мистер и миссис Браун.

–?Мистера Джонса! — воскликнул муж.

–?Зачем спрашивать мистера Джонса? — осведомилась жена.

Слуга собрался было приступить к каким-то объяснениям, но тут вперед вышел сам мистер Джонс и сообщил, что он-то и есть мистер Джонс.

–?Но мы едем в Томпсон-холл! — заявила леди весьма решительно.

–?И я тоже, — произнес мистер Джонс с большим достоинством.

Он, однако, довольствовался местом рядом с кучером. Багаж уложили в телегу, и все отправились в Томпсон-холл.

–?Что ты об этом думаешь, Мэри? — осторожно шепнул мистер Браун после минутного молчания.