наверное, кое-что из этого понял. Тот писатель, автор книги, мог бы прямо все это написать о детях, но он решил писать лучше о жучках, чтобы это было красивее и интереснее.

— Да, правильно. Когда я об этих жучках думал, я представлял их себе очень красивыми… А когда ты была маленькая, ты верила сказкам?

— Конечно, верила.

— Я тоже. И до сих пор я всегда всему верю. Только как кончу читать, сразу вспоминаю, что это только сказка. И мне всегда жаль, что так не бывает на самом деле. Например, как жаль, что только в сказке нашла Золушка в орешке красивое вышитое платье и башмачки!

Бобеш на минутку задумался и потом продолжал:

— И как это люди могут так выдумывать, я просто не знаю…

— Что, Бобеш? — не поняла мама, потому что она уже перестала его слушать.

— Я говорю, как только сообразили написать, что в орешке нашлось все, что было нужно Золушке? Знаешь, мама, я вспоминал однажды об этой сказке, когда купался с Франтишеком в корыте — знаешь, тогда, когда он плакал… В общем, когда ему попало мыло в рот. Я, помню, смотрел тогда на мыльные пузыри, и сколько в одном маленьком пузырике было разных вещей! Там было и окно, и стол, и картинки, и все-все, что только есть в комнате. Но такое все маленькое-маленькое… Все вошло в один пузырь, как и Золушкино платье в орешек… И теперь я читаю, мама, замечательную книжку. Мне ее дала Силушка.

— Разве ты снова дружишь с Силушкой? Ведь ты говорил, что никогда больше с ней дружить не будешь.

— Ну, ты знаешь, я бы с ней, конечно, не дружил, но она сама ко мне пришла.

— Странно!

— Чего же здесь странного? Мы рисовали в школе, как пускаем бумажного змея и как ласточки летят на юг. А она не сумела нарисовать, поэтому и подошла ко мне.

— А ты нарисовал?

— У меня здорово получилось. Я и ей помог нарисовать. А она дала мне почитать книгу «Робинзон Крузо».

— Это хорошая книжка.

— А ты ее читала?

— Ее читал, наверное, каждый.

— И ты тоже верила тому, что там написано?

— Конечно, верила. А может быть, это и правда.

— Я тоже думаю, что правда. Там ведь нет никаких чудес.

— Ну конечно.

— Вот «Жучки» — тут сразу видно, что все придумано. Жуки не могут ни пить вино, ни есть суп. А вот Робинзон — такое вполне могло быть. Правда ведь, могло быть?

— Наверное, могло.

— Я очень рад, мамочка, что Робинзон мог быть на самом деле.

И, поскольку мать ни о чем больше его не спрашивала, Бобеш говорил все об одном и том же:

— Мне кажется, что нельзя было так все подробно от начала до конца выдумать.

— Наверное, трудно, — сказала мать.

Но сказала она это таким безразличным тоном, что Бобеш сразу почувствовал: пора кончать разговор. Правда, через минуту он начал снова:

— Мама!

— Что ты хочешь? Есть? Да?

— Нет… то есть, и есть хочу тоже, но…

— Ну что, что еще?

— Я думаю, что ничего не получится.:

— Что — не получится?

— Ты меня не пустишь.

— Ты говоришь о цирке?

— А как ты угадала?

— Это написано у тебя на носу.

— Нет, не написано. — Бобеш потрогал нос.

Мать засмеялась. Увидев улыбку матери, Бобеш поспешил воспользоваться ее хорошим настроением:, — Значит, ты пустишь меня, мама?

— Я не знаю. Спроси у отца.

— О, я знаю, отец наверняка скажет, чтоб я не ходил!

— Будь умницей, Бобеш. Ты сам знаешь, у нас не хватает денег даже на хлеб. Отец с таким трудом зарабатывает их. Когда вырастешь, все еще увидишь. Чудес много на свете.

— А что, если я не вырасту? Если умру, как и Франтишек?

— Бобеш, как ты можешь так говорить? — рассердилась мать.

— Отец Гонзика тоже мало зарабатывает, а Гонзик все-таки идет.

— Бобеш, отстань наконец от меня! Ты мне мешаешь. Вот придет вечером отец, ты его и спроси.

— Тебя, Бобеш, разбаловали, — сказала бабушка. — Посмотри на меня. Я уже старая, а ни разу еще не была в цирке. А ведь я тоже живой человек, и мне интересно. Раньше дети не видели и половины того, что сейчас видят.

Бобеш скорчил гримасу. Бабушка заметила:

— Бобеш, Бобеш, нехорошо смеяться над старухой!

Бобеш, это что еще такое? — строго сказала мать. — Чтоб это было в последний раз!

— А почему бабушка сердится?

— Ты становишься плохим мальчиком, Бобеш.

Бобеш забрался в угол и попытался заплакать, но никто не обращал на него внимания. Потом мать сказала:

— Бобеш, сходи-ка за водой. Возьми вон ту голубую кастрюльку.

Но Бобеш притворился, что ничего не слышит, и продолжал хныкать.

— Бобеш, ты что, не слышишь? Не хочешь помочь маме? Бобеш, Бобеш, как же ты меня расстраиваешь! Бедный Франтишек! — вздохнула мать. — Такой послушный был. А ты, Бобеш, маму совсем не уважаешь и не хочешь ей помочь.

Бобеш схватил кастрюлю и побежал за водой. Он быстро вернулся и подал кастрюлю матери. Ему теперь было очень неприятно, что он ее расстраивал.

— Мама, — начал он тихонько, — я больше не хочу идти в цирк, — и стал тереться головой о ее бок.

Но мать все еще была грустная. И тогда он спросил ее совершенно невинно:

— У тебя не болит, мама, голова?

— Я вспомнила о Франтишеке. Бедняга, ему лучше сейчас, чем нам.

Бобеш отошел от матери в уголок. Теперь ему не нужно было принуждать себя заплакать. Жгучие слезы потекли по его лицу, горло и грудь сжимались… Кто-то постучал в дверь.

— Бобеш, к тебе пришла подружка, — сказала мать обычным, веселым голосом.

Бобеш сам не ожидал, как рад он был теперь увидеть Марушку.

Бобеш с Марушкой бежали на карьер. Там ждал их Гонзик. Потом они все вместе пошли к вокзалу посмотреть, где расположился цирк. Сразу же за вокзалом большое пространство было обнесено высоким деревянным забором. Здесь всегда бывали карусель, качели, а сейчас раскинул свои палатки цирк. Бобеш, Гонзик и Марушка подошли к большим деревянным воротам, на которых было написано: