Воспоминания П. А. Заломова имеют самостоятельный интерес, вне зависимости от связи их с повестью Горького. Этот интерес «Воспоминаний» заключается в их искренности, конкретности, в их частном, индивидуальном значении. Формально «Воспоминания» написаны очень просто и хорошо — несомненно, мы имеем здесь дело с благотворным влиянием А. М. Горького на стиль автора.

Из рассказов, напечатанных в сборнике, упомянем «По старым тропам» Н. Белых. Рассказ задуман на глубокую лирическую тему: инженер, а в прошлом командир партизанского отряда, возвратился в тайгу, в места своей молодости и гражданской войны. С чувством благоговения он «переступил порог зимовья». «На земляном полу валялись клочья одежды, полусгнившие портянки, поломанный ружейный приклад. В углу стояла деревянная лавка. Степан вспомнил, как на лавке два дня трудно умирал от ран партизан Михаил Локтев». И далее: «Еще день шел Степан по старым тропам. Его острый глаз то здесь, то там обнаруживал следы прошедших битв. Вот дерево, расщепленное снарядом. Засохшее, поседевшее оно сиротливо стоит среди молодой поросли, выбросив в сторону сухую ветвь. А здесь воронки. В одних вода, другие заросли травой и лопухами. И над всем тишина, наполненная запахом смолы».

Это хорошая часть рассказа, но, к сожалению, она по художественно-изобразительному качеству единственная и поэтому самая лучшая. Но и этого достаточно, чтобы определить в лице автора рассказа, т. Н. Белых, способного человека. Его способности видны даже в его ошибках и небрежности. Они, его ошибки, объясняются неопытностью и неумением работать в литературе, непривычкой прежде чувственно, ощутительно пережить то, что хочешь написать (пережить не обязательно в натуре, а хотя бы в воображении), а потом уже точно, сосредоточенно написать фразу. Автор наверно согласится с нами, если мы докажем сейчас его ошибку. — Свистели пули, «бессильно дырявя предрассветную тайгу». В природе не может образоваться продырявленной тайги; читатель не может представить себе такого явления, и автор тоже. Эта ошибка настолько наивна и понятна, настолько несвойственна человеку, способному думать во время изложения своих мыслей, что избавиться от привычки ошибаться таким образом будет нетрудно, если писать, непрерывно чувствуя, думая и воображая. Дело тут именно в непрерывности процесса творческой работы. Тогда не будет тех «щелей» в рукописи, куда влезают демоны ошибок — описки. Затем, в рассказе, Степан ловит шпиона-диверсанта. У последнего «волчий жесткий взгляд и волчий оскал». К сожалению, не у всех шпионов-диверсантов такие наглядные вывески на л^це, в виде волчьих взглядов и оскалов. Если бы было именно так, борьба с врагами была бы сильно облегчена. И еще одно замечание: враг, если его пишет художник, нуждается в точном, объективном, реалистическом изображении, а не в раздраженной, беглой отписке, не скрывающей ненависти художника, но скрывающей главное — действительный, реальный образ врага. Отношение художника к подобному персонажу своего произведения проявится само по себе в глубине, в идее и в изобразительной энергии его произведения. Презрение тоже должно воплотиться в образ, чтобы другие могли почувствовать презрение. Невроз же или выкрик, потрясая одного, не всегда заражает другого человека.

Другие рассказы, по нашему мнению, хуже рассказа Н. Белых. Недостатки прочих рассказов альманаха почти однородны: прелесть или воодушевление действительной жизни не становятся равнозначной прелестью в литературе («Обида», рассказ В. Евсюкова). Факт, изложенный в рассказе В. Евсюкова, верен. (Родители обиделись, что их сыну дали отсрочку на призыве в Красную Армию.) Старики — в рассказе — переживают обиду. Но обида есть печаль и огорчение, она должна иметь, если она глубока и серьезна, драматическое напряжение, а не столь веселый, легкомысленный вид, какой «обида» приобрела в рассказе. Лишь у матери призывника есть (и то лишь в начале рассказа) некоторые реальные черты характера: она не очень обиделась («Будешь опять работать на тракторе, а потом…» — сказала мать, имея в виду, что потом ее сын и в Армию пойдет).

Лучшее и самое ценное произведение альманаха — «Осада» В. Аристова, отрывок из романа. В предисловии сказано, что в данном отрывке изображен «один из эпизодов борьбы русского народа с польскими интервентами — героическая защита Смоленска, почти на два года приковавшего к своим стенам польскую армию».

Автор превосходно знает старорусский язык, но пользуется им как истинный художник, скромно и экономно, и заставляет работать в пользу художественности самые архаизмы нашего языка.

Смоленск, как и вообще русскую землю, защищали «мужики», ремесленники и кое-кто из худородных бояр (воевода Михаил Шеин). Наиболее же богатые и знатные бояре (как и теперь крупные империалисты) родины не чувствовали, не защищали и не имели ее. Наоборот, они и в родине видели некий «товар», или меновую ценность. То есть, по существу, были просто изменниками. В этом смысле хорошо изображен в романе князь Морткин. — «Когда приехал в вотчину подьячий… и объявил воеводский указ („худородного“ Шеина) ехать в город, садиться в осаду, князь Морткин стал отнекиваться: — Я ни к полю, ни к осадному сиденью негож. Телом слаб и в голове шум великий». Затем Морткин оказался, конечно, изменником, перебежчиком к полякам.

Осаду держали крестьяне и ремесленники. Один из них, Михайло Лисица, показал превосходные качества, как человек технического творчества. Михайло Лисица был сотрудником и учеником у знаменитого архитектора и строителя Смоленской крепости — у Федора Савельича Коня. Михайло Лисица назвался рыть подкопы (контрмины) против польских подкопов, которыми руководил французский инженер Шембек. После удачных операций Лисицы Шембек сказал в досаде: «Не ожидал, чтобы у русских в крепости оказались столь искусные инженеры, безусловно — иностранцы». А Михайло Лисица был всего беглый холоп князя Морт-кина. И сколь разительна — и в романе она убедительно изображена — судьба этих двух людей: князя и его холопа. Холоп защищает родину-мачеху, а князь изменил родине-кормилице и предал ее. Узнав, что «его» Михайло так искусно орудует в крепости, — «князь Морткин только вздохнул: „Во двор Михалку не воротить, десять годов как сшел“». Князь Морткин — враг Михаилы, и автору романа он тоже не симпатичен, но Морткин у автора — реальный образ, а не «волчий оскал».

В романе много создано типов простых, героических людей того времени. Вот один прекрасный образ. — «Шеин (воевода) стоял у Авраамиевской башни… Людей на (крепостной) стене мало. На пряслях от башни до башни где десять, где пять. Воевода увидел юродку Ульку Козью головку. Она тихо шла по стене, бормоча что-то, махала деревянным крестом. Подумал (воевода): „Попы на стены взойти страшатся, блаженная на бой с Литвою благословляет“. Крикнул, чтобы Козью головку увели: „Уйди, Уля, не место тебе тут“. Каменное ядро с грохотом ударило в подбитый уже зубец. Тучи битого кирпича брызнули в стороны. Юродивая охнула, поджимая ноги, осела. Подскочили стенные мужики… подняли убитую, понесли в башню».

Прост и глубок конец опубликованной части романа. Враги в Смоленске. Остаточный запас пороха сложен в погреб под собором. Защитники Смоленска Ове-рьян и Ондрюшка по своему разумению (а не по приказу) вошли в пороховой погреб. — «Над головами мужиков в соборе топали и кричали поляки и немцы, должно быть, делили добычу. Оверьян помахал кулаком. — Добрая вам будет, Литва, пожива. — Подул на фитиль, раздувая пламя. — Прощевай, Ондрон».

Очерк В. Самсонова «Старый Курск» дает некоторое представление о богатом историческом прошлом Курска и курского края. Но мы считаем, что этот отдел (краеведческий) наших провинциальных альманахов следует вести более квалифицированно и более, так сказать, предметно-исторически, более живописно, чем это делает В. Самсонов в своем очерке о Курске. Не требуется ложного социологизи-рования, вроде следующего: «Здание выдержано в стиле Людовика XV, стиле феодального французского дворянства, доживавшего в XVIII веке последние десятилетия своего господства. Видя, что руководящая роль выскользнула из его рук, оно спешило насладиться жизнью. Ему нужны были здания легкие и веселые, уводящие мысль… в область… забав и удовольствий… Все это создавало приятное, легкое настроение…» Значит, выходит, что наслаждается только тот, кому помирать пора, а кому не пора — тому и улыбаться нечего.

В следующем очередном альманахе надо улучшить этот краеведческий отдел, столь же важный для альманаха, как и художественная проза.

Стихи, помещенные в альманахе, все написаны относительно умело, иногда даже искусно, однако ни одно из них не обладает свойством истинной высокой поэзии — непосредственно входить в сердце читателя и воодушевлять его чувством поэта.

Почти все стихи альманаха, когда их читаешь, напоминают другие стихи, написанные прежде другими поэтами. Стихотворение «Отдых» Л. Кузина имеет, между прочим, такие строфы: