четырех болтеров.
За стеной несколько секунд плясал огонь.
За полосой огня не было ничего — лишь бесконечная ночь открытого космоса, жадно втянувшая в себя четырех воинов.
Его захлестнула боль.
Талос взглянул вниз… вверх… на планету под ним… над ним. Угрюмый каменный шар цвета ржавчины, кое-где подернутый тонкими струйками облаков. Интересно, каков на вкус тамошний воздух?
Мимо него проносились звезды, но Астартес смотрел на них, не видя.
Затем в поле зрения вплыл медленно вращающийся собор — дворец с разноцветными витражами, увенчанный тысячей шпилей… корма полыхающего «Меча». Но Талос не видел и этого.
На мгновение его поглотила тьма, милосердно приглушившая боль. Когда забытье прошло, он ощутил вкус крови во рту, а глаза обжег блеск бегущих по экрану визора тревожных рун. Он попытался связаться по воксу с Кирионом, Ксарлом, Септимусом… но не смог вспомнить, как это делается.
Боль вновь вспыхнула у него в голове, словно зарево восходящего солнца. В ушах зазвучали голоса.
«Броня: вакуумная герметизация», — гласила одна из рун. Талос попробовал пошевелиться, но не был уверен, что это удастся. Он не ощущал ни малейшего сопротивления среды, не чувствовал движения — до такой степени, что не мог понять, движется ли вообще.
Мир снова перевернулся. Показались острые иглы звезд и осколки металла, кружащиеся неподалеку. Было трудно сфокусировать зрение, и это встревожило Талоса больше всего. Одна из глазных линз потемнела: тусклые руны едва проступали на размытом черно-красном фоне. Кровь, осознал он. Кровь натекла в шлем и замарала линзу.
Среди шума и сумятицы в воксе выделился и окреп один голос. Это был Ксарл, который сыпал проклятиями, то и дело поминая кровь.
Поле зрения сместилось, и Талос увидел Ксарла. Боевой брат плыл в пустоте, и трофейные черепа кружились вокруг него на цепях, словно дюжина лун. Талос ощутил удар и побежавшую по броне дрожь — это рука Ксарла врезалась в его нагрудник.
— Поймал его, — проворчал Ксарл. — Поспеши, раб. У меня вместо ноги какое-то адское месиво, и кровь заливает доспехи.
Из пульсирующей тьмы донесся голос Септимуса:
— Я подлетаю.
— Ты подобрал остальных?
— Да, господин.
— Подтверди, что Узас на борту.
— Да, господин.
— Эх, — Ксарл понизил голос, — какая досада.
Теперь кровь залила уже обе линзы. Окончательно ослепнув, Талос сжал запястье брата. Воин медленно приходил в себя. Хоть он и не мог видеть, абсолютная тишина и невесомость рассказали ему все, что нужно было знать. Он находился в открытом космосе и, обездвиженный, бесконтрольно вращался во мраке.
— Это, — процедил Талос сквозь стиснутые зубы, — была самая идиотская идея, когда-либо приходившая мне в голову.
— Я рад, что ты еще жив, — хохотнул Ксарл, но смех его прозвучал отрывисто и напряженно. — Надо было видеть, как ты приложился башкой на выходе с корабля.
— Спасибо, я это чувствую.
— И отлично. Поделом тебе. А теперь закрой рот и молись, чтобы этот сволочной недомерок, которому ты так доверяешь, не угробил наш треклятый «Ястреб».
VI
ПОСЛЕ БОЯ
Если в легионе Конрада и осталось благородство, то оно погребено глубоко под слоями недостойных желаний, извращений и неповиновения. Их методы безрассудны, непродуманны и мешают планомерному ходу войны. Близится время, когда Повелителям Ночи придется ответить за свое поведение и вновь принять имперскую военную доктрину — иначе они будут потеряны для нас в бездне порочных страстей.
Через десять минут после того, как Первый Коготь разрушил стену, отделявшую их от космического вакуума, четверо Астартес стояли в стратегиуме «Завета крови». Они выстроились полукругом у подножия командного трона Вознесенного. Два Чернеца — снова Малек и Гарадон, отметил Талос, — замерли по обе стороны от бывшего капитана. Телохранители держали оружие на изготовку, хоть оно и было сейчас отключено.
Рутинные детали сражения больше не занимали Вознесенного. Исполнив великолепный космический танец, существо ожидало полагавшихся ему за смелость наград и восхвалений. Пока что Вознесенный готов был отдать офицерам «Завета» приказ вернуть корабль в общий строй и добавить мощь его орудий к развернувшейся за бортом бойне.
Боевому флоту Крита пришел конец. «Решительный» и «Меч Бога-Императора» были на полпути к тому, чтобы превратиться в два горелых остова на орбите Солас, а меньшие корабли один за другим гибли под сокрушительным огнем вражеского флота.
Палуба содрогнулась, когда Вознесенный признательно кивнул четырем воинам Первого Когтя.
— Отличная работа, — проговорило существо.
Талос стоял с непокрытой головой. Его шлем сильно помяло во время бегства с горящего «Меча», когда космический вакуум вытянул четверых Астартес сквозь пролом в стене, по дороге чуть не размозжив череп Талоса о переборку. Ксарл скособочился, перенеся вес тела с правой ноги, — он почти расстался с ней в ту же секунду, когда Талосу едва не оторвало голову. Даже модифицированный организм Астартес не мог мгновенно срастить раздробленные в мелкое крошево кости. Кирион и Узас не получили ранений, но тело Кириона все еще горело лихорадочным жаром после краткого соприкосновения с вакуумом, а внутренние органы работали на пределе. Неудачный выстрел из дробовика пробил его нагрудник, и космодесантнику пришлось на несколько минут задержать дыхание, когда из доспеха вытек весь воздух. Совершенно невредимый Узас, неизменное везение которого давно осточертело остальным, широко ухмылялся.
— Вандред, ты спятил, — сказал Талос, подняв голову к командному трону.
Обритый череп Астартес бугрился шрамами и был покрыт бурыми струпьями — клетки Ларрамана уже выполнили свою миссию, и свернувшаяся кровь закупорила рану на макушке.
После слов Талоса атмосфера немедленно накалилась. Оба Чернеца вскинули оружие. Малек пригнулся в своем чудовищном терминаторском доспехе, и из гигантских перчаток выскользнули мощные, потрескивающие силовыми зарядами когти. Молот Гарадона ожил и загудел, набирая энергию.
Если бы Талос остался человеком, он был бы красив. Сейчас, став Астартес, провидец поднялся над классическим понятием о человеческой красоте, и все же в облике его сохранялось нечто благородное и возвышенное. Взгляд черных, заледеневших от ярости глаз впился в Вознесенного. Талос и не догадывался, насколько он напоминал сейчас мраморную статую языческих времен Старой Земли.
