Она живо отпрянула от меня:
— Нет.
— Что с тобой?
Она обратила ко мне лицо: оно было очень бледным под черным капюшоном; она смотрела на меня, будто видела впервые; прежде я уже видел это выражение на лицах других: это был ужас.
Я повторял: «Что с тобой?» — но я и без того знал.
— Это правда? — спросила она.
— О чем ты?
— То, что сказал мне Бомпар, правда?
— Ты видела Бомпара? Где же?
— Он распорядился доставить письмо в наш дом. Я побывала у Бомпара. Я застала его в кресле, парализованным. Он сказал, что хотел перед смертью отомстить за себя.
Голос ее звучал отрывисто, она смотрела застывшим взглядом. Она подошла ко мне:
— Он прав, на твоем лице нет ни морщинки. — Марианна протянула руку и тронула мои волосы. — Они обесцвечены, да?
— Что он рассказал тебе?
— Все: про Кармону, про Карла Пятого. Невероятно. Это правда?
— Это правда.
— Так это правда!
Она отступила на шаг и вперилась в меня диким взглядом.
— Не смотри на меня так, Марианна, я не привидение.
— Привидение мне было бы понятнее, чем ты, — медленно проговорила она.
— Марианна! Мы любим друг друга, и ничто не может разрушить нашу любовь. Что значат прошлое и будущее? Слова Бомпара ничего не меняют.
— Все изменилось навсегда. — Она упала в кресло и закрыла лицо руками. — Ах! Лучше бы ты умер!
Я опустился подле нее на колени, отвел от ее лица руки:
— Посмотри на меня. Разве ты меня не узнаешь? Это же я, в самом деле я. Я, а не кто-то другой.
— Ах, — возмутилась она, — зачем ты скрыл от меня правду?
— А ты любила бы меня, если бы знала?
— Никогда!
— Почему? Разве я проклят? Или одержим дьяволом?
— Я отдала тебе всю себя целиком. Я думала, что и ты теперь мой в жизни и в смерти. А ты дал мне взамен лишь ничтожную часть твоей жизни. — Ее душили рыдания. — Женщина среди сотен других женщин! Придет день, когда ты даже не вспомнишь моего имени. И это будешь ты, ты, и никто другой. Нет. — Она встала. — Нет, это невозможно.
— Любовь моя, ты прекрасно знаешь, что я принадлежу тебе. Я никогда так не принадлежал никому, и в будущем это невозможно.
Я обнял ее, и она с каким-то равнодушием покорилась; она выглядела смертельно усталой.
— Послушай, — настаивал я, — выслушай меня.
Она согласно кивнула.
— Ты прекрасно знаешь, что до встречи с тобой я был мертвецом и только ты сделала меня живым человеком; когда ты покинешь меня, я вновь стану призраком.
— Ты не был мертв. — Она отстранилась от меня. — И ты никогда не станешь настоящим призраком; ни одной минуты ты не был таким, как я. Все было ложью.
— Смертный человек не мог бы так страдать из-за этих твоих слов, — сказал я. — Никто не смог бы любить тебя так, как я.
— Все было ложью, — твердила она. — Мы страдаем по разным причинам; ты любишь меня, но принадлежишь другому миру. Ты для меня потерян.
— Вовсе нет, — сказал я. — Только теперь мы обрели друг друга, ведь только теперь нас объединяет истина.
— Ничто твое не может быть для меня истиной.
— Моя любовь истинна.
— Чего стоит твоя любовь! Когда двое любят друг друга, их тела и души преображаются любовью, она становится их сущностью. А для тебя любовь ко мне — это… эпизод. — Она уронила голову на руку. — Как я одинока!
— Я тоже одинок.
Долгое время мы просидели в молчании друг против друга; слезы текли по ее щекам.
— Попытайся понять, какова моя участь, — сказал я.
— Да. — В ее лице что-то дрогнуло. — Это ужасно.
— Неужели ты не хочешь мне помочь?
— Тебе помочь? — Она пожала плечами. — Я буду помогать тебе десять или двадцать лет. Что это изменит?
— Ты можешь дать мне сил на многие века.
— И что потом? Другая женщина придет тебе на помощь! Как я хотела бы тебя больше не любить! — воскликнула она с чувством.
— Прости меня, я не должен был обрекать тебя на эту долю.
На глаза мне навернулись слезы. Она бросилась в мои объятия и в отчаянии зарыдала.
— Но я не в силах желать другой, — вздохнула она.
Я толкнул калитку, вышел на пастбище и сел под красным буком. Коровы паслись на залитом солнцем лугу, стояла жара. Я раздавил пальцами пустую скорлупку букового орешка; несколько часов я провел, склонившись над микроскопом, и мне было приятно смотреть по сторонам. Марианна ждала меня под липой или же в гостиной с задернутыми шторами, но мне было лучше вдали от нее: когда мы не были рядом, мы могли представлять себе, что будем снова вместе.
К дереву подошла корова и стала чесаться головой о ствол; я представлял себя этой коровой, чувствовал на щеке грубую ласку коры, а в животе — теплую зеленую тьму; мир был бескрайним лугом, входившим в меня через рот; это могло длиться вечность. Почему мне нельзя было остаться навеки под этим буком, без движения и желаний?
Корова уставилась на меня большими глазами, обрамленными рыжими ресницами; ее живот был набит свежей травой, и она умиротворенно пялилась на этот странный предмет, бесполезно торчавший перед ее носом; она смотрела на меня невидящим взглядом, оставаясь в пределах своей жвачной вселенной. А я смотрел на корову, на безоблачное небо, на тополя, на отливавшую золотом траву, и что я видел? Я был замкнут в моей человечьей вселенной, замкнут навечно.
Я вытянулся на спине и стал смотреть в небо. Мне никогда не попасть по ту сторону небесного свода; я пленник моего бессмертия и никогда не увижу вокруг себя ничего, кроме тюремных стен. Я снова взглянул на луг. Корова улеглась и продолжала жевать. Два раза подала голос кукушка. Этот тихий зов, ни к кому не обращенный, угас в тишине. Я встал и направился к дому.
Марианна сидела в своем будуаре у раскрытого окна. Она машинально улыбнулась мне:
— Ты хорошо поработал?
— Я продолжил вчерашние опыты. Почему ты не пришла помочь мне? Ты совсем разленилась.
— Нам больше некуда спешить, — сказала она. — У тебя впереди вечность. — Ее рот чуть скривился. — Я устала.
— Тебе не стало легче?
— Все то же самое.
Она жаловалась на боли в животе; она очень исхудала и пожелтела. Десять, двадцать лет… Теперь я считал годы и порой начинал думать: уж скорее бы это случилось! С тех пор как Марианна узнала мою тайну, она стала быстро угасать.
— Что мне посоветовать Анриетте? — спросила она спустя какое-то время.
