поворот. Я не мог этого понять. Чего она хочет — просто подразнить меня?

— Лапша, во-первых, я тебя практически никогда не знала, правда не знала. Я и не подозревала, что ты такой… такой славный мальчик.

— Мальчик? — повторил я слабым голосом.

— Ну, скажем, такой славный юноша. Так тебе больше нравится? — Она вежливо улыбнулась.

— А кем же ты меня считала?

— Не знаю, наверное, не стоит входить в подробности, но, если говорить честно, я всегда думала, что ты совсем другого круга.

— Но почему? Ведь за все эти годы ты не дала мне ни одного шанса познакомиться с тобой поближе.

— Нет, давай говорить начистоту. Я помню тебя, как… — Она рассмеялась, потом заметила мой взгляд. — О нет, прости меня, Лапша, я смеюсь совсем не над тобой. Но ты был… — Долорес вздохнула. — В общем, я запомнила тебя… — она заколебалась, — как человека порочного.

Я подсказал ей:

— Не виляй и скажи прямо, что считала меня просто грязным вонючим подонком из Ист-Сайда.

— О нет. — Она взмахнула рукой жестом искреннего несогласия. — Поверь мне, Лапша, я и не думала ничего такого. Я выросла в той же среде, что и ты. Мне и в голову не приходило ничего подобного, но, понимаешь, я всегда тебя боялась.

— Ты меня боялась? Ясно. Какие еще причины заставили тебя избегать меня все эти годы?

— Согласна, я поступала глупо, если рассудить здраво. Мне следовало действовать умнее и отвечать на твои записки и звонки. Но, во-первых, я не хотела, чтобы в мою жизнь вмешивались другие интересы. Я очень честолюбива. Я люблю танцевать, это занимает все мое время, и, кроме того, — заговорила она быстро и почти без эмоций, — уже много лет я люблю другого человека. Это консервативный, миролюбивый бизнесмен, за которого в один прекрасный день я собираюсь выйти замуж. Потому я и поехала с тобой сегодня — чтобы попросить тебя больше не искать со мной встреч и не присылать мне цветов и… подарков.

Я не сказал ни слова. Я продолжал смотреть в другую сторону. Ее слова вонзились мне в сердце и сразили меня. Мое самолюбие было уязвлено. Я смотрел в окно. Потом я медленно повернулся к ней. Она отодвинулась от меня и сидела, глядя в противоположное окно. Долорес тоже повернула голову. Наши взгляды встретились. Ее рука скользнула к моей. Она сжала мне руку.

— Знаешь, Лапша, ты очень симпатичный парень. — Ее глаза были полны сочувствия. — И ты мне правда нравишься.

— Настолько, что ты не хочешь иметь со мной ничего общего, — пробормотал я.

— Есть много других привлекательных девушек…

Девушек? О чем это она говорит? Я что, ничего не знаю о девушках? Я, Лапша? Да я имел их всех, этих шлюх, которые начинают тем, что околачиваются в болтушках на Пятой авеню, а под конец оказываются на Бродвее. Если бы я выложил в один ряд всех телок, которые у меня были, он протянулся бы от Бронкса до самой Бэттери-стрит. Черт возьми, про что она толкует? Ясно, она меня просто дразнит. Никаких «других» для меня не существует. Нет, я должен ее получить. Она сидит у меня в крови. Она глубоко проникла внутрь меня. Если я не смогу обладать ею хотя бы раз, я сойду с ума, рехнусь. Мне пришла в голову безумная мысль. Возможно, если я с ней пересплю, то очарование, которым она меня околдовала, пройдет. Я должен сделать это сейчас. Тогда ей придется выйти за меня замуж. Да, я ее использую. А после этого, да поможет мне Господь, я ее забуду. Так я поступал всегда — спал с женщинами и потом выбрасывал из головы. От этой мысли во мне вдруг вспыхнуло острое, неконтролируемое возбуждение.

Я набросился на нее. Я схватил ее в объятия и сжал так сильно, словно надеялся выжать из ее тела всю красоту и любовь, наполнив ими зиявшую во мне алчущую пустоту.

Она стала кричать: «Перестань, Лапша, пожалуйста, перестань!» Лицо ее было белым от страха. Она крикнула: «Прекрати, мне больно!»

Я покрывал ее мокрыми жаркими поцелуями. Я кусал ей губы до тех пор, пока они не начали кровоточить. В моих руках она была беспомощна, как птица. Своим коленом я заставил ее раздвинуть ноги. Краешек черного кружевного белья, мелькнувший на ее нежном розовом бедре, довел меня почти до безумия.

Я сорвал платье с ее белых плеч. Я разорвал бретельки ее лифчика, обнажив две круглых твердых груди. Я погрузил в них лицо.

Она закричала:

— Пожалуйста, не надо! Пожалуйста, прошу тебя!

Машина неожиданно затормозила, и мы оба повалились на пол. Отворилась дверь, за ней стоял взволнованный Джимми.

Он сказал:

— Остановитесь, ради бога! Вы хотите убить девушку? Хотите, чтобы нас арестовали?

Долорес лежала в углу, скорчившись на полу и без сознания. Я в оцепенении смотрел, как Джимми пытается привести ее в чувство. Потом я осознал, что с Долорес что-то случилось. Я бросился к ней. Я схватил ее за руки. Я звал ее: «Долорес, Долорес». Я осторожно похлопывал ее по щекам. Наконец она приоткрыла веки. Она судорожно вдохнула воздух. Потом раскрыла глаза и уставилась на меня в ужасе.

— С тобой все в порядке? Как ты себя чувствуешь, дорогая? — Я вытер кровь с ее губ. — Мне ужасно жаль, Долорес.

Я нежно поцеловал ее руку. Она вырвала ее. Она крикнула:

— Ты скотина! Ты просто подонок!

Я пробормотал:

— Ты права. Мне ужасно жаль. Пожалуйста, прости меня.

Мы стояли у обочины дороги на пустынной улице. Она застонала:

— Выпустите меня. Мне плохо. Мне нужен воздух.

Мы с Джимми помогли ей выйти и стали водить вверх и вниз по улице. Она была похожа на маленькую девочку, очень слабую и больную.

Неожиданно Долорес втянула ртом воздух.

— Боже мой, как мне плохо.

Она почти упала; потом ее вырвало.

Джимми отскочил в сторону. Я держал ее крепко. Она заблевала мне весь мой новый синий костюм. Мне было все равно. Я прижал ее к себе еще крепче. Я вытер ей лицо. Она плакала. Вся ее косметика растеклась. По ее нежным щекам текли черные струйки туши.

Едва слышно Долорес сказала:

— Пожалуйста, отвезите меня домой.

Я помог ей вернуться в машину. Я сказал Джимми, чтобы он остановился у автозаправочной станции.

Я сказал Долорес:

— Сходи в женскую комнату и умойся.

Она послушно пошла. Я отправился в мужскую комнату и очистил себя, как мог.

На обратном пути я попытался вытащить Долорес из ее холодного молчания. Я каялся и сокрушался. Все было без толку. Я не мог ее расшевелить. Она сидела в углу и смотрела в окно, замкнувшись в мрачной горечи. Я не знал, как поправить дело. Я никогда не чувствовал себя таким жалким и несчастным.

Я спросил:

— Когда ты уезжаешь?

Она холодно ответила:

— Это не твое дело.

— В какое время Джимми нужно подать лимузин, чтобы отвезти тебя с Мо на кладбище?

— Мы поедем на метро. Мне не нужно от тебя никаких одолжений.

Оставшуюся часть пути я молчал, чувствуя себя пристыженным. Выходя из машины, она не сказала