ворота боялся высунуть без епископского перстня.

– Но перстень у него, - пролепетала Мелангель, понимая, что таить это дольше нет никакого смысла. - Отец аббат вернул ему перстень сегодня утром. Тебе нечего тревожиться, он вновь получил знак покровительства легата, и ему ничего не угрожает. Ты ему не нужен.

Голос склонившегося над девушкой Мэтью казался исполненным леденящего спокойствия.

– Значит, перстень у него. Ты знала это и не сказала мне ни слова. Однако же ты много знаешь. Может, тебе известно и где он сейчас? Говори!

– Он ушел, - дрожащими губами прошептала девушка, - ушел, пожелав тебе всего доброго… пожелав счастья нам обоим… Почему тебя это так тревожит? Он ушел, освободив тебя от всех обязательств…

Лицо Мэтью исказила судорожная гримаса, из горла вырвались какие-то хриплые звуки. Кажется, он смеялся, но смех его был ужасен. Кровь застыла у Мелангель в жилах.

– Он освободил меня! Он! А ты, верно, была при этом его доверенным лицом! О Господи… Но сейчас не это важно. Я знаю, что он не выходил за ворота. Раз уж тебе столько известно, скажи мне, куда он подевался?

Плечи Мелангель содрогались от рыданий.

– Он любит тебя, - запинаясь, произнесла девушка, - любит, а потому хочет, чтобы ты забыл о нем и жил счастливо и свободно.

– Куда он подевался, я спрашиваю, - повторил Мэтью. Голос молодого человека звучал так, будто ему не хватало воздуха и он задыхался.

– Он перешел вброд Меол, - порывистым шепотом ответила девушка. - Это кратчайший путь в Уэльс. Он сказал, что у него там родня…

С резким вздохом Мэтью выпрямился, неожиданно отпустив запястья девушки, отчего она едва не упала навзничь. Он же, не промолвив больше ни слова, повернулся и устремился прочь, увлекаемый своей таинственной, непостижимой страстью. Он удалялся, и Мелангель понимала, что теряет его, хотя и не могла уразуметь почему. Но смириться с этим и отказаться от права на счастье она не желала.

Вскочив на ноги, девушка бросилась вдогонку, схватив его за рукав, а затем обняла и, глядя в безумное, окаменевшее лицо, отчаянно взмолилась:

– Оставь его, Мэтью! Пусть он идет! Он решил уйти, чтобы ты остался со мной!

Ответом ей был жутковатый, хриплый смех, как будто у горле у Мэтью клокотало какое-то варево. Он попытался высвободиться из ее объятий, но она, вновь упав на колени, обхватила его руками и не отпускала. И тогда Мэтью, рывком высвободив правую руку, с размаху ударил девушку по лицу. Охнув, она разжала руки, и он, вырвавшись, бросился бежать. Мелангель упала ничком и осталась лежать на земле, безутешно рыдая.

Обед в покоях аббата Радульфуса продолжался долго, ибо гостям было о чем потолковать. Конечно же, в первую очередь разговор зашел о важнейшем событии дня.

– Похоже, промолвил аббат, - что сегодня утром нам была явлена особая милость. Конечно, святая и прежде выказывала нам знаки своего благорасположения, но никогда ранее нам не доводилось стать свидетелями столь явного и несомненного чуда, сотворенного к тому же при таком стечении народа. Я на своем веку повидал немало так называемых чудес, и опыт научил мня относиться к ним с осторожностью. Увы, многие из них чудесами можно назвать только с большой натяжкой. Правда, мне ведомо, что и ложные чудеса не всегда являются результатом сознательного обмана. Зачастую участники подобного действа сами впадают в заблуждение. К тому же известно, что чудеса способны творить не только святые, но и демоны. И все же мне кажется, что этот мальчик чист, как незамутненный кристалл. Не могу поверить ни в то, что он обманщик, ни даже в то, что он обманывается сам.

– Я слышал, - вмешался в разговор Хью, - о многих калеках, которые, прикоснувшись к святым реликвиям, бросали прочь костыли, почитая себя исцеленными. Но проходило время, вместе с ним и экстаз, а недуг, увы, возвращался. Порой беднягам становилось хуже, чем прежде. Время покажет, потребуются ли снова костыли этому юноше.

– Я непременно побеседую с ним, - сказал аббат, - но попозже, когда уляжется возбуждение. Брат Эдмунд говорил мне, что этого паренька в течение трех дней до праздника пользовал брат Кадфаэль. Возможно, это ему помогло, хотя я сомневаюсь, что усилия нашего травника могли привести к столь внезапному и полному исцелению. Нет, все же я склоняюсь к той мысли, что на нашу обитель воистину снизошла благодать. Но, конечно же, мне надо будет поговорить и с братом Кадфаэлем. Кто лучше его может знать, каково было состояние паренька.

Оливье де Бретань сидел за столом скромно и чинно, выказывая почтение к духовному сану преподобного отца аббата, но от внимательного взгляда Хью не укрылось, что при упоминании имени Кадфаэля его вытянутые дугой брови приподнялись и глаза оживились. Теперь Хью точно знал, какого бенедиктинца хотел повидать Оливье, и оттого проникся к молодому человеку еще большей симпатией.

– А сейчас, - обратился аббат к Оливье, - я был бы рад услышать новости с юга. Вы ведь, должно быть, приехали из Вестминстера. Я слышал, что двор императрицы нынче обосновался там.

Оливье, не заставляя себя упрашивать, охотно рассказал о том, как обстоят дела в Лондоне, и ответил на многочисленные вопросы.

– Мой лорд остался в Оксфорде, - пояснил молодой человек, - а я взялся за это поручение по его желанию. Сам я в Лондоне не был, а выехал из Винчестера. Но императрица действительно пребывает в Вестминстере и ведет приготовления к коронации, которые, как вам известно, идут довольно медленно. Лондон строптив, но горожане знают, что сила на стороне императрицы, и скоро она добьется от них признания своих прав - во всяком случае, мне так кажется.

Он не позволил себе высказывать одобрение или порицание методам, к которым прибегала Матильда, и лишь слегка нахмурился. Затем Оливье обратился к Радульфусу:

– Отец аббат, вы ведь были на заседании совета при легате и знаете, что тогда случилось. Мой сеньер лишился доблестного рыцаря, своего верного вассала, а я - доброго друга, сраженного подлым ударом.

– Да, да, я помню, - печально подтвердил Радульфус, - его звали Рейнольд Боссар.

– Святой отец, я хотел бы поведать вам о том, что уже рассказал лорду шерифу, ибо, помимо поручения епископа, у меня есть и другая задача. Всюду, где мне приходится бывать по делам нашей государыни, я стараюсь выполнить и просьбу леди Джулианы, вдовы моего друга. Дело в том, что в доме Рейнольда жил один ее молодой родственник. Он был с Боссаром в тот роковой вечер, а затем тайно покинул манор своего благодетеля, не сказав леди Джулиане ни слова. Она говорила, что перед исчезновением он стал замкнутым и молчаливым. После того как этот молодой человек пропал, его видели только один раз, на дороге, ведущей в Норбери. Он направлялся на север. С тех пор никто о нем ничего не слышал. И вот, узнав, что я тоже еду на север, эта достойная дама попросила меня повсюду справляться о ее исчезнувшем родиче, ибо она высоко его ценит, доверяет ему и хочет, чтобы он вернулся. Не могу утаить от вас, святой отец: иные в тех краях поговаривают, что он сбежал оттого, что виновен в гибели Рейнольда. Кое-кто утверждает, будто он потерял голову из-за красоты леди Джулианы и, возможно, воспользовался уличной стычкой, чтобы избавиться от ее супруга, ну а потом испугался, что будет уличен, и сбежал. Я, однако же, полагаю, что все это досужие вымыслы. И леди Джулиана - а уж кому знать этого человека лучше, чем ей, - придерживается того же мнения. Она действительно любит его, любит как сына, ведь своих-то детей им с Рейнольдом Бог не послал. Леди не сомневается в его невиновности и желает, чтобы он вернулся и очистился от всяких подозрений. По дороге сюда я в каждом монастыре, на каждом постоялом дворе расспрашивал об этом молодом человеке и у вас хочу просить дозволения разузнать, не останавливался ли такой в странноприимном доме. Брат попечитель наверняка знает всех своих постояльцев. Правда, - грустно добавил Оливье, - я в лицо-то его не помню. Одна надежда, что он не изменил имя.

– Ну что ж, - с улыбкой промолвил Радульфус, - имя - это, конечно, немного, но все же лучше, чем ничего. Разумеется, вы можете расспросить о нем в аббатстве. Я буду рад, если вам удастся найти его и благополучно вернуть домой. Хочется верить, что все подозрения окажутся напрасными. А как зовут вашего беглеца?

– Люк Меверель. От роду ему, как мне говорили, двадцать четыре года. Он довольно высок ростом и ладно скроен, с темными глазами и волосами.