Я смотрю, как стриптизерша собирает по сцене части своего бикини, смотрю на ее задницу, жирную, в пятнах, смотрю на барную стойку и лица мертвецов, интересно, а может быть, он сейчас здесь, среди нас? Я возвращаюсь к столику. Больше мне смотреть не на что.
А Бартон стоит, приходит в себя, все еще до краев накачанный ромом. Он вынимает из кармана банкноты и швыряет их на стол.
– Оставьте их себе, – говорит он. – Пригодятся для следующего.
Он поворачивается и уходит.
– Надо было проследить, чтобы ему отсосали, – смеется Эллис.
Я беру один из стаканов с ромом и выпиваю его до дна.
Эллис начинает вдруг беспокоиться, что мы оставим его одного, что его чертов вечер пройдет напрасно.
– А что мы сейчас будем делать? – вздыхает он.
– Делай, что хочешь, мать твою, – говорит Радкин и идет к бару, натыкаясь на людей, пытаясь нарваться на драку, от которой ему стало бы лучше.
Я направляюсь к выходу.
– Ты куда? – кричит Эллис мне вслед.
– Домой, – отвечаю я.
– Ага, так я и поверил, – говорит он, а я проталкиваюсь сквозь двойные двери и оказываюсь на свободе.
На заднем сиденье такси, выползая из Брэдфорда, окна открыты, глаза слезятся, на сердце тяжело, мозг в огне:
– Здесь нормально?
– Отлично, – говорю я и расплачиваюсь.
Я поднимаюсь по лестнице и вдруг думаю:
На ее площадке, думаю:
Я стучу один раз, думаю:
Она открывает дверь, улыбается, у нее мокрые волосы, ее кожа кажется темнее обычного.
В квартире работает радио.
– Можно я войду?
Она улыбается еще больше:
– Ты – полицейский. Тебе все можно.
– Надеюсь, что так, – говорю я, и мы целуемся: жесткие поцелуи, чтобы простить и забыть все, что было, и все, что еще впереди.
Мы падаем на кровать, мои руки – везде, я стараюсь проникнуть в нее как можно глубже, ее ногти – в моей спине, проникая все глубже и глубже в меня.
Я стаскиваю с нее джинсы, отбрасываю ее туфли. Смерти больше нет.
И мы трахаемся, потом трахаемся снова, она целует меня и сосет до тех пор, пока я не трахаю ее еще один, последний раз, и мы не засыпаем под Рода Стюарта по радио.
Я просыпаюсь в тот момент, когда она выходит из душа в одной футболке и трусах.
– Ты уходишь? – спрашиваю я.
– Мне надо, – говорит она.
– Не ходи.
– Я же говорю, мне надо.
Я встаю и начинаю одеваться.
Она красится перед зеркалом.
Я спрашиваю:
– Тебя что, это совсем не беспокоит?
– Что именно?
– Эти чертовы убийства.
– То есть ты хочешь сказать, что я должна беспокоиться, потому что я – проститутка?
– Ну да.
– А твоей жене типа беспокоиться нечего?
– Она же не ходит в два часа ночи по улицам Чапелтауна.
– Повезло сучке. Видно, нашла себе мужа хорошего с приличной зарплатой, вот и по улицам ходить не надо…
Я открываю бумажник.
– Ты денег хочешь? Я, бля, дам тебе денег.
– Дело не в деньгах, Боб. Дело совсем, бля, не в деньгах. Сколько раз тебе повторять?
Она стоит в центре комнаты, под бумажным абажуром, с расческой в руках.
– Прости, – говорю я.
Она идет к комоду, надевает какой-то черный топ из искусственной кожи и джинсовую мини-юбку с застежкой спереди.
Мои глаза горят, наполняются слезами.
Она такая красивая, и я не понимаю, как это все случилось, в какой момент мы оказались здесь, на этом месте.
Я говорю:
– Не надо этого делать.
– Надо.
– Зачем?
– Пожалуйста. Не начинай.
– Не начинать? Да это никогда и не заканчивалось.
– Это может закончиться, если ты захочешь.
– Нет, не может.
– Знаешь, ты лучше сюда больше не приходи.
– Я ее брошу.
– Ты бросишь свою жену и маленького ребенка ради шалавы из Чапелтауна, ради шлюхи? Не думаю.
– Ты – не шлюха.
– А кто же я? Грязная маленькая шлюшка, которая трахается с мужиками за деньги, которая сосет за деньги, стоя на коленях в машинах и в парках, которая переспит за один сегодняшний вечер с десятью клиентами, если повезет. Так что давай называть вещи своими именами.
– Я ее брошу.
– Заткнись, Боб. Заткнись.
Она уходит, звук захлопнувшейся двери звенит по комнате.
Я сажусь на кровать. Я плачу.
Пешком в больницу Св. Джеймса.
Время посещения почти закончилось, люди расходятся, выполнив свой долг.
Я поднимаюсь в отделение на лифте и иду по коридору мимо чересчур ярко освещенных палат, мимо почти мертвых пациентов с обритыми головами и опавшими щеками, желтоватой кожей и холодными-
