На другое утро мы начали все сначала. Я снова заставил Тер Хита повторить показания и снова указал ему на явные нелепости. Но опять никакого результата. Если к концу первой недели мы находились на грани истерики, то к концу второй нервы у нас вконец расшалились. Мы готовы были убить друг друга, и каждый из нас с удовольствием обрек бы другого на самую мучительную смерть.
Дни шли… И я начал сомневаться: может быть, действительно Тер Хит говорит правду. Абсурдность его показаний делала их почти правдоподобными. Настоящий шпион, думал я, сочинил бы более подходящую легенду. Шпиону меньше всего хочется привлекать к себе внимание. Если даже он успешно пройдет проверку, но возбудит у следователя подозрение, он останется у него на примете. Подвергнут ли его превентивному заключению или отпустят на свободу — за ним все равно будут следить и могут нагрянуть на место явки. Так что любой шпион, сочинивший такую легенду, как Тер Хит, заранее знал бы, что встретит серьезное препятствие на своем пути.
На допросе Тер Хит мог бы придерживаться только самой правдоподобной части своих показаний и скрыть менее правдоподобную. Он мог бы рассказать, что работал на маршруте (и это могли бы подтвердить беженцы, которым удалось добраться до Англии), а после того как гестапо стало подозревать его, он бежал, воспользовавшись этим же самым маршрутом. Таким показаниям, подкрепленным соответствующими подробностями, сразу поверили бы. Если он шпион, тогда зачем понадобилось ему рассказывать о мягкосердечном капитане Винтерфельдте, об обещании не называть его фамилии и о десяти минутах, которые он растянул до нескольких часов? Может быть, действительно все рассказанное им — правда, а сам он — честный человек, считающий своим долгом рассказать обо всем так, как было.
В пользу Тер Хита говорило одно важное обстоятельство. Шпиона, которого во время войны забрасывают в чужую страну, обычно снабжают либо средствами для поддержания связи со своими хозяевами, либо адресами, по которым он должен посылать добытую информацию, либо тем и другим. Среди личных вещей шпиона может оказаться миниатюрный микрофотоаппарат, дающий негативы не более булавочной головки, небольшой, но мощный радиопередатчик или приспособления и химикаты для тайнописи. У него может оказаться пара адресов в каких-нибудь нейтральных странах, записанных кодом, скажем, накалыванием соответствующих букв в книге или газете. Можно считать аксиомой, что в военное время ни один шпион не отправляется в чужую страну без каких-либо компрометирующих его предметов. Но я сам осмотрел багаж Тер Хита. Прощупал каждый шов, простукал все стенки его чемоданов, пытаясь обнаружить двойное дно. Я открыл крышку его часов, тщательно осмотрел звенья цепочки. Но нет, в его вещах не было ничего компрометирующего.
О продолжении допросов не могло быть и речи. Нервы у Тер Хита были напряжены до предела: он не мог дать связного ответа ни на один вопрос, начал заикаться. На него было жалко смотреть. Теперь я уже почти не сомневался в его невиновности, но знал, что на свободу его выпускать нельзя. Поэтому я решил подвергнуть его превентивному заключению.
Такое решение может показаться не в меру суровым. С какой стати человек, которого следователь после долгих утомительных допросов считает невиновным, должен находиться под стражей, словно преступник?
Ответ простой. В мирное время бремя доказательства вины ложится на обвиняющую сторону. Даже если есть косвенные улики против обвиняемого, ни один судья, ни один присяжный заседатель в Англии не признает его виновным, пока не будут представлены исчерпывающие доказательства. К тому же в мирное время согласно закону о неприкосновенности личности ни одного человека нельзя задерживать под стражей дольше положенного срока без предъявления ему обвинения. Даже когда обвинение предъявлено, подозреваемого до суда чаще всего отпускают на поруки, если, конечно, его не обвиняют в совершении тяжкого преступления и если полиция не имеет серьезных оснований опасаться, что он уклонится от явки в суд. Так и должно быть в стране, где свобода человека ставится превыше всего. Пусть лучше на свободе окажется сотня преступников, чем один невиновный будет несправедливо наказан.
В военное время дело обстоит иначе. Как это ни странно, но во время войны, которая начинается ради защиты интересов малой страны, находящейся под чьим-нибудь покровительством (а так начались обе мировые войны), первой приносится в жертву свобода граждан. Только один шпион, отпущенный на свободу из-за невозможности доказать его вину, может нанести непоправимый ущерб гуманной стране, которая с уважением отнеслась к его правам свободного гражданина. Поэтому в военное время ради блага государства лучше держать под стражей сотню невиновных людей, пока будут какие-то основания подозревать их, чем отпустить на волю одного шпиона. Такое грубое извращение права на свободу личности, за которое на протяжении многих столетий сражались и умирали люди, лишний раз подчеркивает весь ужас и безумие войн. Честные люди — а их было немало и помимо Тер Хита, — которых интернировали в соответствии с военными законами, потому что им удалось доказать свою невиновность, являются жертвами войны. Но ради справедливости к людям, подобным мне, которые упрятали невиновных за решетку, следует добавить, что обращались с ними хорошо, и после войны они оказались целыми и невредимыми, не в пример людям, попавшим в лапы гестапо. Им больше повезло, чем тем, которые были убиты или ранены во время войны.
Тер Хита интернировали, а через неделю к нам поступили довольно странные сведения из Лиссабона. Жена Тер Хита была арестована немецкой службой безопасности: она проговорилась соседям, что однажды к ней на квартиру зашел гестаповский офицер и рассказал, как он помог бежать ее мужу. Офицер сказал госпоже Тер Хит, что пришел по просьбе ее мужа взять сорок тысяч франков, якобы хранившихся в небольшом сейфе. Эта сумма будто бы причиталась ему за оказанную услугу. Госпожа Тер Хит ответила офицеру, что, во-первых, никакого сейфа в квартире нет, а, во-вторых, если бы даже он у них и был, то в нем не могло бы оказаться такой крупной суммы. Люди они скромные, получают немного. Произведя поверхностный обыск в квартире, гестаповец поверил ей и ушел. Однако перед уходом он назвал свою фамилию, и, как уже, наверное, читатель догадался, это был капитан Винтерфельдт. На этот раз он даже не счел нужным брать обещание не разглашать его фамилию.
Я распорядился немедленно освободить Тер Хита. Будь он шпионом, немцы, конечно, не арестовали бы его жену. Кроме того, это сообщение подтвердило правдивость его необычных показаний. Голландское правительство вскоре назначило его на ответственный пост, и впоследствии он принес немало пользы в министерстве репатриации.
К счастью, Тер Хит не затаил против меня злобы за те неприятности, которые я ему доставил. Он понимал, что я всего лишь выполнял свой долг. Со временем мы даже стали добрыми друзьями. Не знаю, что пришлось пережить госпоже Тер Хит. Остается лишь надеяться, что немцы не причинили ей большого вреда и что семья Тер Хитов дружно и счастливо живет и по сей день.
Впоследствии стало известно, что все пятнадцать беженцев, которыми в последний раз занимался Тер Хит, были арестованы в Дижоне и казнены гестаповцами. Среди них был видный журналист, ставший одним-из руководителей Движения сопротивления и совершивший немало подвигов. Фамилия его Вас Диаз.
Питерс, сообщник гестаповского офицера, уговоривший Тер Хита в последний раз организовать побег, оказался голландским фашистом. До войны он был владельцем табачной лавки в Амстердаме. О его дальнейшей судьбе ничего узнать не удалось: он бесследно исчез.
И наконец несколько слов о самом странном персонаже всей этой необычной истории — гестаповском офицере капитане Винтерфельдте. Этот оригинал считал возможным предоставлять своим жертвам возможность бежать и имел странную привычку без всякой надобности называть свое звание и фамилию. Мне так и не удалось узнать, отпустил ли он Тер Хита из жалости или из корыстных соображений. Думаю, что вероятнее первое: ведь он должен был знать, что Тер Хит небогатый человек, и при их встрече, оказавшейся первой и последней, и речи о деньгах не было. Мысль посетить квартиру Тер Хита и попытаться получить у его жены деньги, я думаю, пришла ему позже. Но и эту возможность он не использовал.
Сведений о дальнейшей судьбе Винтерфельдта нет, хотя ждать можно одного: если садисты, какими были его друзья-гестаповцы, узнали от госпожи Тер Хит о его малодушии, они наверняка не стали терпеть в своей среде столь странного уникума — мягкосердечного гестаповца.
