— Теперь посмотрим, как вы ответите на пятый вопрос. Вы хотите вернуться в Голландию, чтобы развернуть там еще более активную деятельность в пользу союзников. Так ведь?

Он утвердительно кивнул.

— Если вашу просьбу удовлетворят, вам все равно придется пробыть в Англии месяца три, пока вы будете учиться прыгать с парашютом, стрелять и, конечно, получать указания относительно вашей дальнейшей деятельности. Затем вас забросят в Голландию. Но стоит вам появиться на улицах Роттердама, вас при вашей необычной внешности сразу же узнают. Немцы прежде всего поинтересуются, почему вы вдруг исчезли на целых три месяца, а затем таинственно появились. Подумали ли вы о том, что вам будет довольно трудно выпутаться из подобного положения?

— Не так уж трудно, — ответил Пульхоф. — Во-первых, насколько мне известно, агентов забрасывают ночью? — Я кивнул в знак согласия. — В таком случае у меня будет достаточно времени, чтобы до рассвета добраться до дома одного из членов моей организации — к человеку, на которого я могу положиться. У меня есть помощники. Это люди надежные, смелые и инициативные. Они-то и будут выполнять указания англичан, я же стану руководить их деятельностью из своего убежища. У меня уже есть некоторый опыт, и я могу руководить подобного рода работой, нигде не появляясь. Вас удовлетворил мой ответ?

Я промолчал, хотя понимал, что ответ был вразумительным. Спешить с отъездом в Голландию Пульхоф мог как по этой, так и по какой-нибудь другой причине, однако для суда его объяснение оказалось бы вполне достаточным. Пусть читатель не забывает, что я должен был установить виновность или невиновность Пульхофа не ради любопытства: окажись он виновным, мой долг — получить доказательства, которые смогли бы убедить суд. Но ни того, ни другого пока мне сделать не удалось. Правда, самые сильные козыри я берег для конца игры, и теперь настала пора идти одним из них.

— Хорошо, — сказал я, — Теперь снова вернемся к вашей деятельности. Вам удалось переправить в Англию восемьдесят семь человек. Все они честные голландские юноши. Но такой умный человек, как вы, не мог не понимать, что эти люди интересны только как пополнение для армии, отличное пополнение, но не больше. А ведь в Голландии много значительно более ценных людей — политических деятелей, руководителей Движения сопротивления и других, — которые куда нужнее англичанам. Почему вы не переправляли этих людей?

Пульхоф призадумался.

— Вопрос трудный, но и на него можно ответить. Прежде всего лично я не считаю, что политические деятели представляют большую ценность. Вы сами признали, что я посылал отличное пополнение для армии. А ведь во время войны прежде всего требуются хорошие бойцы. Политики произносят громкие речи и плетут хитрые интриги, но разве, лишенные возможности управлять, они представляют собой большую ценность в изгнании? Признаюсь, я отдавал предпочтение людям моего возраста и моего образа мыслей, хотя, оказавшись в Англии, они, по-видимому, решили, что я не достоин их дружбы. — Он печально усмехнулся, очевидно, вспомнив мои слова о том, что люди, которым он помог бежать, питают к нему неприязнь, не доверяют ему. — Но можно ли винить меня за то, что я предпочитал помогать своим сверстникам и таким же, как я, метисам? Есть еще одно важное обстоятельство. Мне сравнительно долго удавалось успешно организовывать побеги, и объясняется это отчасти тем, что я без надобности не рисковал. Я уже объяснил, почему возил беженцев по Роттердаму в служебной машине. Если не считать этой бравады, которая имела свои причины, я всегда старался делать все так, чтобы отправка беженцев производилась без всякого шума и не привлекала к себе излишнего внимания. И если бы я попытался помочь известным людям, о которых вы упомянули, то любой немецкий полицейский тотчас же напал бы на мой след. Естественно, это вызвало бы сенсацию. Шутка ли оказать, увезти из-под носа немцев важную фигуру! Это наверняка поставило бы под угрозу дальнейшую переправку беженцев.

В какой-то степени немцев можно считать дураками, но они очень упрямы и не сразу отказываются от своих планов. Они не успокоились бы, пока не раскрыли бы всю организацию. Вот причины, по которым я действовал именно так.

Я невольно стал восхищаться Пульхофом. На каждый мой вопрос он незамедлительно давал разумный, и вполне удовлетворяющий меня ответ. Он не терялся и не пытался выиграть время для обдумывания ответа, прикидываясь медлительным или недостаточно умным, как это делают некоторые подозреваемые. Он был или честным человеком, или искусным лжецом, но с каждым его ответом я все больше верил ему. Однако я еще не пустил в ход свой самый крупный козырь.

— Пока все идет отлично, — сказал я. — Вы ответили на все мои вопросы. Теперь я хотел бы, чтобы вы ответили еще на один вопрос. Из показаний ваших товарищей, да и из ваших слов я понял, что ваше путешествие было не совсем обычным.

Вы покинули Голландию в небольшой парусной лодке, у которой был и мотор. Вы, как я понял, отплыли от устья реки Маас днем. И вашу лодку наверняка должен был заметить немецкий сторожевой катер, стоявший в устье реки. Катер дал вам сигнал, чтобы вы остановились и дождались проверки, но вы не обратили на этот сигнал никакого внимания и продолжали плыть.

Верно я говорю?

Пульхоф в знак согласия кивнул, а я кратко резюмировал:

— По всем правилам международного права сторожевой корабль должен был дать предупредительный выстрел и, если после этого вы не остановились, броситься за вами в погоню и потопить вас. Этот корабль имел скорость по меньшей мере вдвое большую, чем ваша лодка. Он был до зубов вооружен, и им управляли немцы, в то время как ваша лодка была, конечно, безоружной. Они в любое время могли подстрелить вас, как сидящую на воде утку. Но, по вашим словам, сторожевой корабль позволил вам уйти. Он подал вам один предупреждающий сигнал, затем другой, а когда вы не подчинились ему, он вдруг потерял к вам интерес. Как вы объясните это? Немцы аккуратные люди, и они обычно не разрешают нарушать установленные ими правила. К тому же им определенно доставило бы удовольствие потопить это голландское суденышко, оставившее их с носом.

Пульхоф посмотрел мне в глаза, пожал плечами, улыбнулся своей приятной улыбкой и сказал:

— Я так же, как и вы, не могу объяснить этого. Я, конечно, понимаю, что вы думаете, и не могу осуждать вас за это, принимая во внимание действительно странные обстоятельства. Вы думаете, что побег был специально подстроен и что я заранее сговорился с немцами, и поэтому они позволили нам уплыть. Другими словами, вы считаете меня немецким агентом. Я понимаю, что это единственный логичный вывод, который вы можете сделать, но, хотя эта история и кажется неправдоподобной, все было именно так.

Счастливое стечение обстоятельств! Сторожевой корабль, очевидно, на этот раз имел нерасторопную команду. Клянусь, я не немецкий шпион и никогда им не был. Трудно найти объяснение всему этому. Я только еще раз могу повторить, что правда иногда необычнее вымысла.

Пульхоф повторил вслух мои мысли. Он не смутился, не потерял самообладания.

Он, конечно, понимал, что, вероятно, его жизнь и определенно его свобода зависели от того, сможет ли он дать удовлетворительный ответ на этот вопрос.

Теперь Пульхоф уже не держался так уверенно, как раньше, но по-прежнему невозмутимо смотрел мне в лицо. Оставив пока последний вопрос без ответа, я решил прибегнуть к другой уловке.

— Лодки, на которых вы отправляли людей, — благодатная тема для разговоров. Давайте поговорим о них. Мне известно, что примерно за шесть месяцев до вашего приезда в Англию одной из снаряженных вами лодок не удалось достичь места назначения. Кажется, она отправилась ночью из какого-то пункта голландского побережья между Схевенингеном и Хук-ван-Холландом. Мотор отказал, а на море дул сильный ветер. Море бушевало, а в лодке не оказалось опытных моряков. Лодку ветром пригнало обратно к побережью Голландии. И примерно около десяти часов утра, то есть когда уже было светло, пассажирам пришлось высадиться в Хук-ван-Холланде. Вообразите себе эту картину.

В гавани полно береговой охраны, портовых служащих, агентов немецкой полиции безопасности, таможенников и других лиц. И вдруг среди бела дня в гавани появляется поврежденная лодка, наполненная голландцами. Пристав к берегу, пассажиры быстро выгрузились и разошлись в разных направлениях, но никто не обратил на них внимания. Ни один человек не задал им ни одного вопроса, ни один немецкий полицейский не остановил их, а береговая охрана не сообщила о прибытии этой подозрительной лодки. В мирное время такое происшествие могло остаться незамеченным. Но в военное время и в оккупированной стране оно определенно должно было вызвать сенсацию. Что вы скажете на все это?

Пульхоф некоторое время молчал. Потом он заговорил: