l:href='#uBmk_292087'>3* , Анри де Ренье, поэтом и, пожалуй, самым известным прозаиком этого времени4* , с Полем Эле, тончайшим гравером, «таким же поклонником Версаля», как сам Бенуа 5* , и, наконец, с Робером де Монтескью, которому он посвятит не одну страницу своих воспоминаний.
Заманчиво было бы предположить, что и одержимость Версалем возникла у Бенуа под влиянием этого самого блестящего из парижских денди. (Потом Бенуа увлечет ею и своих друзей Льва Бакста, Константина Сомова, Анну Остроумову-Лебедеву и своих племянников Евгения Лансере и Зинаиду Серебрякову.)
Однако едва ли такое предположение окажется верным: Версаль остается излюбленным мотивом Бенуа на протяжении всей его жизни – позднее, когда мода на Версаль давно пройдет, Бенуа по- прежнему приезжает сюда, проводит здесь целый год, с осени 1905 по осень 1906 года. В 1956 году, в возрасте восьмидесяти шести лет, тридцать из которых Бенуа провел во Франции, он жалуется на пошатнувшееся здоровье, которое мешает ему гулять по «парадизу», где он некогда жил6* . «Версальское» наследие Бенуа насчитывает более шестисот рисунков, акварелей, пастелей, гуашей, гравюр и полотен, свидетельствуя, что «божественный Версаль»7* , по крайней мере до 1926 года, оставался постоянным источником его вдохновения8* . Изучение мемуаров Бенуа, его переписки и статей подтверждает, что любовь художника к Версалю не была данью преходящей светской моде. День его первой встречи с Версалем, напишет он потом в Петрограде, «остался в моей памяти, как один из самых полных и счастливых дней всей моей жизни» 9* , «я приехал из Версаля одурманенный, почти больной от впечатлений» 10* . В 1905 году, живя в Версале, Бенуа признается своему племяннику: «Я упоен Версалем, это какая-то болезнь, влюбленность, преступная страсть» 11* . «Правда Версаля… оказалась более изумительной и чудесной, нежели все вымыслы» 12* , – пишет он далее, но при этом, «в сущности, эти настроения (в Версале) были в известной степени возобновлением или продолжением тех, что овладевали мной в Петергофе, в Ораниенбауме, в Царском Селе» 13* , «маленьких Версалях» под Петербургом, где работал отец художника, архитектор Николай Леонтьевич Бенуа. Александр Николаевич вспоминал, что его впечатления «приобретали небывалую, почти до физического страдания дошедшую остроту» 14* .
Эти признания удивительным образом совпадают с признаниями Пруста, посвятившего «волшебным местам» Версаля эссе в 1893 году 15* . Однако для Бенуа, потомка выходцев из Франции, воспитанного петербургской культурой, знакомство с Версалем было в какой-то степени «узнаванием» некоей унаследованной традиции. Вне всякого сомнения, воздействие на Бенуа парижской атмосферы и парижской моды было совсем иного толка, чем, например, на американских туристов, которые под влиянием Монтескью поселились в Версале. Но прав ли был Сергей Маковский, утверждая, что «сквозь русскую призму увидел Бенуа и поэзию Версаля»? 16* Другими словами, вполне ли своей стала для Бенуа французская культура?
На первый взгляд, работы Бенуа, посвященные Версалю, вполне сопоставимы с работами его французских современников, варьирующих версальскую тему. Как и художников Поля Эле, Мориса Л обра или Анри Ле Сиданера, как и поэтов Анну де Ноай, Анри де Ренье или Альбера Самена, Бенуа вдохновляет в Версале не пышность королевского двора, но осенняя тишина, когда «молчащий парк» 17* одевается «печальным и прекрасным убором» 18* . Так же, как и им, художнику близки «печальные и зыбкие воспоминанья о короле, что бродит по дворцу и по аллеям» 19* . Как и для них, для Бенуа «иллюзия становится хозяйкой в жилище царственной тоски» 20* , но странная осязаемость этих иллюзий («…я доходил подчас до чего-то близкого к галлюцинации» 21* ), пожалуй, отличает его работы от картин французских художников, зачастую сближающихся с условностью театральных постановок. «Тени», скользящие по версальскому парку, для Бенуа скорее сродни воспоминаниям, чем фантазиям 22* . Переживания, возникающие при созерцании созданных им образов Версаля (и, возможно, вдохновлявшие самого Бенуа), пожалуй, ближе всего к переживаниям Шарлотты Моберли и Элеоноры Йордан, «столкнувшихся с самым необычайным на свете явлением» 23* . Эти английские леди, прогуливаясь 10 августа 1901 года по Трианону, «встретились» с Марией Антуанеттой; сродни этим удивительным «встречам» и упоминания Бенуа о «странных наваждениях» 24* Версаля: перед ним, пишет Бенуа, проходят «образы того, что происходило здесь когда-то (или что могло происходить) среди этой грандиозной и поэтичной обстановки» 25* , что он увидел «создателя всего этого мира, самого короля Людовика и его окружение» 26* . Бенуа, «искусный русский художник» 27* , трактует версальскую тему не столько как погружение в прошлое, что было свойственно его французским коллегам, сколько как своеобразную «инкрустацию» 28* версальских пейзажей персонажами в старинных костюмах, порой едва обозначенными – некими силуэтами, выделяемыми контражуром. Такова, например, его версальская серия 1897-1898 годов. Образы «Последних прогулок Людовика XIV», безусловно, вдохновлены, а иной раз и позаимствованы из текстов и гравюр времени «короля-солнца». Однако подобный взгляд – подход эрудита и знатока – отнюдь не чреват ни сухостью, ни педантизмом и не вынуждает художника заниматься безжизненными историческими реконструкциями. Равнодушный к столь дорогим сердцу Монтескью «жалобам камней, мечтающих истлеть в забвеньи» 29* , Бенуа не запечатлел ни обветшания дворца, ни запустения парка, которые еще, безусловно, застал. Исторической точности он предпочитает полеты фантазии – и вместе с тем его фантазии исторически точны. Темы художника – течение времени, «романтическое» вторжение природы в классицистический парк Ленотра; его занимает – и забавляет – контраст между изысканностью парковых декораций, в которых «каждая линия, любая статуя, малейшая ваза» напоминают «о божественности монархической власти, о величии короля-солнца, о незыблемости устоев» 30* – и гротескной фигурой самого короля: сгорбленного старика в каталке, которую толкает ливрейный лакей.
Несколько лет спустя Бенуа нарисует столь же непочтительный словесный портрет Людовика XIV: «скрюченный старик с отвислыми щеками, с плохими зубами и лицом, изъеденным оспой» 31* . Король в «Прогулках» Бенуа – одинокий старик, оставленный придворными и цепляющийся за духовника в предчувствии близкой смерти. Но выступает он скорее не в роли трагического героя, а в роли стаффажного персонажа, статиста, чье почти эфемерное, призрачное присутствие подчеркивает незыблемость декораций и сцены, с которой уходит некогда великий актер, «безропотно вынесший бремя этой чудовищной комедии»32* .
При этом Бенуа как будто забывает, что Людовик XIV был главным заказчиком версальского спектакля и вовсе не заблуждался относительно роли, которую сам себе назначил сыграть. Поскольку история представлялась Бенуа неким подобием театральной пьесы, то неизбежна была и смена ярких мизансцен менее удачными: «Людовик XIV был превосходным актером, и он заслужил аплодисменты истории. Людовик XVI был лишь одним из «внуков великого актера», попавшим на сцену, – и потому очень естественно, что он был прогнан зрителями, причем провалилась и пьеса, недавно еще имевшая громадный успех»33*.
Любопытно, что впервые Бенуа увидел Версаль в виде театральной декорации. Его знакомство с парком и дворцом состоялось не в 1896 году, а в 1890, и не во Франции, а в Санкт-Петербурге, в Мариинском театре на балете «Спящая красавица». Собираясь поставить сказку Перро «в стиле Людовика XIV», директор императорского театра Всеволожский заказал музыку П.И.Чайковскому. Бенуа вспоминал, что был потрясен необыкновенными декорациями, воспроизводящими Версаль, но еще больше сходством принца Дезире с Людовиком XIV. Молодого художника восхищало, как в спектакле король
