зрелости.
— Вирджиния, ну как мы могли тебе рассказать? Мы ведь и сами не знали наверняка, правда это или нет. У нас были подозрения, но ты же знаешь, такие люди, как мы, отмахиваются от подозрений и надеются, что все как-нибудь обойдется. Ей было восемнадцать лет, Эдмунд знал ее с детства. Но он давно жил в Лондоне, женился, у него родилась Алекса, они с Пандорой много лет не виделись. И вот он приезжает на свадьбу Арчи, они встречаются. Пандора уже не ребенок, а ослепительная красавица, обворожительная, коварная. Подозреваю, что она с детства была влюблена в Эдмунда. Когда они увидели друг друга, между ними словно молния пробежала. Мы все видели эту молнию, но отвернулись, решили не придавать значения. Мы были бессильны, нам оставалось только надеяться, что гроза не разразится. Да и не было причин опасаться. Эдмунд был несвободен, его связывали узы — жена, ребенок, работа. После свадьбы он вернулся в Лондон, куда его призывал долг.
— Он уезжал легко?
Вайолет пожала плечами.
— Эдмунд такой скрытный. Но я помню, как мы провожали его в Балнеде, он сидел в машине, все прощались, и мне ужасно хотелось сказать ему слова утешения, что-то банальное вроде «Я все понимаю», или «Время исцеляет раны», или «Ты забудешь Пандору», но у меня не хватило духу, я так ничего и не сказала.
— А Пандора?
— Она впала в тоску. Плакала, как ребенок, горевала, не выходила из комнаты. Ее мать поделилась со мной, она была в ужасном горе, но что мы могли ей сказать? Вирджиния, что мы все могли сделать? Я предложила увезти Пандору куда-нибудь ненадолго… в Париж или в Швейцарию, пусть поступит куда-нибудь учиться… Ведь она была так молода, всего восемнадцать лет, и вокруг столько интересного… можно изучать языки, заниматься с детьми, это могло бы отвлечь ее от горя. Она встречалась бы с другими молодыми людьми, забыла бы Эдмунда. Но Пандора всегда была ужасно избалованной, и, как ни странно, мать до дрожи боялась ее вспышек. Не знаю, предлагала она ей уехать куда-нибудь отвлечься или нет, только Пандора месяца два прожила в Крое, обратив жизнь близких в кромешный ад, а потом уехала с этим кошмарным типом, Харальдом Хоггом, он был богат, как Крёз, и стар, в отцы ей годился. Так трагично закончилась жизнь Пандоры в Шотландии.
— И вот она снова здесь.
— Да, снова здесь.
— Вы встревожились, когда узнали, что она возвращается?
— Слегка.
— Как вы думаете, они по-прежнему любят друг друга?
— Господь с тобой, Вирджиния, Эдмунд любит тебя.
Вирджиния ничего не сказала, и Вайолет нахмурилась.
— Ты и сама это знаешь.
— Любить можно по-разному. И порой, когда мне бывает особенно нужна его любовь, я ее не чувствую.
— Не понимаю.
— Он отнял у меня Генри. Сказал, что я душу сына своей любовью, что я хочу держать его возле себя, как собственность, как игрушку, что я им забавляюсь. Я просила и молила и в концов концов ужасно поссорилась с Эдмундом, но он меня словно не слышал. Как будто я обращалась к каменной стене. Камень не способен любить, Ви.
— Ты не права, но в отношении Генри я совершенно с тобой согласна. И все же он сын Эдмунда, и я уверена, Эдмунд считает, что для Генри так лучше всего.
— А в понедельник он, видите ли, улетел в Нью-Йорк, именно в тот день, когда мне особенно было нужно, чтобы он был рядом. Мне самой пришлось отвезти мою бедную кроху в Темплхолл и оставить там одного. Поверьте, большего горя я до сих пор не переживала.
— Да, — вздохнула Ви, — да, я тебя понимаю.
И обе умолкли.
«Как все печально, как нескладно», — думала Вайолет. Она прокрутила в уме весь их разговор. И вдруг насторожилась, почувствовав какую-то неувязку.
— Вирджиния, ты встретила Лотти в понедельник, а приехала ко мне только сегодня. Что-нибудь еще стряслось?
— Да, — Вирджиния закусила губу. — Да, Ви, стряслось.
— Опять Лотти? — со страхом спросила Вайолет.
— Опять она… Дело в том, что… Помните, когда в воскресенье мы обедали в Крое, то все дразнили Изабел, что она не знает имени своего гостя, которого окрестили Грустным Американцем? Так вот, когда я возвращалась из Темплхолла, я остановилась возле гостиницы «Королевская», мне надо было зайти в дамскую комнату. И в холле встретила этого Грустного Американца и узнала. Я его хорошо знаю, зовут его Конрад Таккер, двенадцать лет назад мы в Лиспорте все лето играли с ним в теннис.
За все время, что Вирджиния сидит у Вайолет, она впервые заговорила о чем-то приятном.
— Но это же замечательно, — отозвалась Вайолет.
— Словом, мы вместе поужинали, а потом вдруг поняли, какая глупость ночевать ему в Релкирке, а потом утром ехать в Крой, и он приехал со мной в Балнед и провел ночь у нас. Сегодня утром я отвезла его в Крой и передала с рук на руки Арчи. Потом поехала в Коррихил с цветочными вазами для бала, а когда вернулась домой, в кухне сидела Лотти.
— В Балнеде? В кухне?
— Да. Она дожидалась меня. И сказала мне… сказала, что вчера вечером, когда мы с Конрадом приехали домой, она была у нас в парке, пряталась в темноте под дождем и подглядывала за нами в окна. Конечно, все шторы были раздвинуты. Видела, как мы поднимались наверх…
Вирджиния увидела, какой ужас застыл в глазах Вайолет, и умолкла. Наконец выговорила:
— Она назвала меня шлюхой, а Конрада моим любовником. Проклинала развратников и блудодеев…
— Она одержимая!
— Ее надо отправить обратно в лечебницу, иначе она расскажет Эдмунду.
Больше Вирджиния не могла выдержать, лицо у нее сморщилось, как у ребенка, из синих глаз хлынули слезы и полились по щекам.
— Ви, я дошла до предела. Моя жизнь превратилась в кошмар, у меня больше нет сил. Она настоящая ведьма, она ненавидит меня… За что она меня так ненавидит, скажите?..
Вирджиния принялась искать носовой платок, но не нашла, и Вайолет дала ей свой — крошечный, батистовый, весь в кружевах, разве таким осушишь реку горя?
— Она тебе завидует. Завидует всем нормальным счастливым людям… А что касается Эдмунда, пусть себе болтает, разве он поверит бреду сумасшедшей, и все мы знаем, что это ложь.
— Нет, это не ложь, это правда! — Вирджиния зарыдала в голос. — В том-то весь ужас, что правда.
— Правда?!
— Да, я спала с Конрадом. Спала, потому что хотела, потому что он был мне нужен.
— Но почему?!
— Ах, Ви, мы оба так одиноки.
Такое признание можно сделать только в отчаянии, и, глядя на свою плачущую невестку, Вайолет почувствовала, как у нее сердце сжимается от сострадания. Уж коли Вирджиния, счастливая, любящая Вирджиния, дошла до последней крайности, значит, их брак переживает глубокий кризис. Но если хорошенько подумать, все очень просто и ясно. Этот Конрад Таккер, или как там его зовут, только что потерял жену; Вирджиния, узнавшая о романе Эдмунда и Пандоры и истерзанная обидой и ревностью, только что рассталась с любимым сыном. Они с Конрадом старые друзья, а в горе люди бросаются к старым друзьям. Она красивая, обаятельная женщина, все мужчины тянутся к ней, а Грустный Американец наверняка красивый мужчина. И все же, вопреки всему, Вайолет жалела, что все это случилось. И еще больше жалела о том, что теперь это знает.
