ничего, кроме воспоминаний: «Пандора как раз приехала домой с Майорки, привезла Люсиллу и какого-то молодого австралийца, забыла его имя. Мы играли в крокет, а Эдмунд и Пандора качались на качелях, Пандора заснула, и мы все потом дразнили Эдмунда, какой он увлекательный собеседник, усыпил даму в прямом смысле слова».

— Я раньше никогда не видела Пандору.

— Ах да, конечно. Как время летит, с ума сойти.

— А что она купила для Кэти? Вдруг то же самое?

— Пандора купила лампу, китайскую фарфоровую лампу, а абажур для нее я сделал сам, из белого шелка на нежно-розовой подкладке. Потом мы выпили по чашечке кофе и обсудили все новости. Она очень огорчилась, когда я рассказал ей, что Теренс умер.

— Как не огорчиться. — Вирджиния испугалась, что Дермот сейчас заплачет, и быстро переменила тему. — Знаете, Дермот, я, пожалуй, возьму кувшинчик. Кэти может наливать в него сливки или ставить цветы, и вообще он хорош сам по себе.

— Лучшего подарка не найти, можете не сомневаться. Но куда же вы, посмотрите что-нибудь еще…

— С удовольствием бы, но со мной собаки, я их вывела погулять. Кувшинчик заберу на обратном пути и выпишу вам чек.

— Договорились. — Он взял у Вирджинии из рук кувшинчик и повел ее извилистым проходом к двери. — Вы будете на пикнике у Ви в четверг?

— Буду. И Алекса будет. Она приезжает на бал с приятелем.

— Замечательно. Давно я не видел Алексу. Постараюсь с кем-нибудь договориться, чтобы заменили меня на этот день в магазине; а не договорюсь, так просто закрою его и приду. Я обязательно хочу быть на пикнике у Ви.

— Надеюсь, погода не подкачает.

Они вышли из мрачного магазина на солнечный свет. Увидев их, собаки с восторженным визгом вскочили и устремились к Вирджинии, путая поводки.

— Как Эдмунд? — спросил Дермот.

— Летит в Америку.

— Не может быть! Я не согласился бы на его работу за весь чай, который есть в Китае.

— Зря вы его жалеете, он обожает эту цыганскую жизнь.

Вирджиния отвязала собак, помахала на прощание Дермоту и пошла дальше; последние дома Страткроя остались позади. Прошагав полмили, она оказалась у моста через реку на западном конце деревни. Мост был очень старый, горбатый, когда-то пастухи гоняли через него скот. На той стороне вдоль берега вилась в тени деревьев дорожка, она вела домой, в Балнед.

На мосту, в самой его высокой точке, Вирджиния сняла с собак поводки и отпустила на свободу. Их как ветром сдуло: возбужденные запахом зайцев, они нырнули в заросли папоротников и ежевики. Время от времени они подавали голос, желая доказать, что не теряют времени даром, или высоко подпрыгивали над ежевикой, и их длинные волнистые уши взлетали, точно меховые крылья.

Пусть бегают, решила Вирджиния. Это охотничьи собаки Эдмунда, великолепно выдрессированные, умные, послушные. Довольно лишь свистнуть, и они вернутся к ней. На старом мосту было приятно постоять. Каменная ограда нагрелась на солнце, Вирджиния положила на нее локти и стала смотреть на быструю бурую воду. Они с Генри любили бросать палки с этого моста: кинут навстречу течению, а потом бегут по берегу, и кто первый увидит палку, тот выиграл. Иногда палки не выплывали, наверное, их цепляла какая-то невидимая преграда.

Как Эдмунда…

Наедине с рекой Вирджиния почувствовала в душе довольно сил, чтобы думать об Эдмунде, который сейчас, наверное, летит над Атлантическим океаном, влекомый, словно магнитом, прочь от жены и от сына как раз в то время, когда он больше всего им нужен. Этот магнит — его работа, Вирджиния ревновала к ней, возмущалась и чувствовала себя брошенной, как будто он уехал на свидание с любовницей. Она сама себе удивлялась, потому что все эти годы, как бы надолго ни уезжал от нее Эдмунд, хоть на другой конец земного шара, в каких бы далеких городах ни жил, она никогда не ревновала его к другим женщинам, не терзалась, не представляла себе, как он изменяет ей. Однажды она сказала в шутку, что ей безразлично, есть у него там кто-нибудь или нет, лишь бы она ничего не знала. Главное, что он всегда возвращается домой. Но сегодня она бросила трубку, не попрощавшись, забыла сказать Генри, что отец просил позвонить. Мучаясь сознанием вины, она лелеяла свои обиды. Эдмунд сам во всем виноват, пусть хорошенько подумает. В другой раз не станет…

— Решили прогуляться?

Кто произнес эти слова? Господи, какой ужас… Вирджиния взяла себя в руки и заставила медленно обернуться. В нескольких шагах от нее стояла Лотти. Она неслышно прокралась за Вирджинией от деревни и поднялась на мост. Неужели выследила ее на улице из окна, надела свой кошмарный берет, зеленую кофту и двинулась следом? Ждала, где-то притаившись, пока Вирджиния выйдет из магазина Дермота, и продолжала преследовать, держась на расстоянии, чтобы та не услышала ее шагов?

Вирджиния содрогнулась. Что этой женщине надо? Зачем она пристает к людям? И почему за досадой Вирджинии прячется, будто тень, дурное предчувствие, почему это предчувствие похоже на страх?

Нет, это просто смешно. Вирджиния одернула себя: нельзя так распускаться и давать волю воображению, перед ней всего лишь двоюродная сестра Эди. Она скучает, ей хочется с кем-нибудь поговорить. Вирджиния заставила себя приветливо улыбнуться.

— Что вы здесь делаете, Лотти?

— Свежий воздух всем принадлежит, разве не так? А вы что, глядели на воду? — Лотти подошла поближе и хотела тоже положить локти на ограду, но из-за низенького роста ей пришлось встать на цыпочки и вытянуть шею. — Видели рыбок?

— Я не старалась их увидеть.

— А вы, стало быть, ходили к мистеру Ханикомбу. Сколько же у него никуда не годного хлама! Я бы все сожгла, но о вкусах, как известно, не спорят. Вы спросили, что я тут делаю? Гуляю, так же, как и вы. Эди сказала мне за обедом, что вы теперь сама себе госпожа, Эдмунд в Америку улетел.

— Да, на несколько дней.

— Нехорошо. По делам?

— Он только по делам и летает.

— Как знать, как знать, ха-ха-ха. Видела я нынче утром Пандору Блэр. Тощая, прямо как привидение. А волосы! По-моему, она их красит. Я ее окликнула, а она меня вроде как не заметила. Конечно, где тут заметить, в темных-то очках. А нам есть о чем поговорить, вспомнить добрые старые времена. Знаете, я ведь тогда служила в Крое горничной и жила в доме, это еще при старой леди Балмерино. Вот добрая душа была. Уж как я ее жалела: наградил Бог такой дочерью. Тогда в доме готовились к свадьбе, нынешние лорд и леди Балмерино были тогда просто Арчи и Изабел. А после венчания в доме был вечером бал и танцы. Мы все с ног сбились. Народу съехалось столько, что не повернуться. Конечно, леди Балмерино сама не готовила, у нее кухарка была, миссис Харрис. Очень много интересного тогда случилось в доме, вам ведь, надо думать, рассказывали.

— Да, — подтвердила Вирджиния, соображая, как бы избавиться от Лотти и ее нескончаемой пустой болтовни.

— Пандора только школу закончила, не представляю, когда она успела стать такой развратной. Помешана на мужчинах. Сегодня один, завтра другой, жить без них не могла. Шлюха, настоящая шлюха.

Лотти улыбалась, говорила сбивчиво, но беззлобно, даже как бы сочувственно, и потому слово «шлюха» ошеломило Вирджинию, она растерялась, но резко оборвала Лотти:

— Вы не должны так говорить о Пандоре.

— Не должна? Почему это не должна? — Лотти продолжала улыбаться. — Знаю, правда глаза колет. Сейчас вон все радуются — ах, Пандора вернулась. Только я бы на вашем месте не спешила радоваться. Ведь он-то ваш муж, а теперь она здесь. А они были любовниками, ваш муженек и Пандора. Потому она и вернулась, можете мне поверить, к нему приехала. Ей было восемнадцать лет, а Эдмунд уже женатый