неожиданную вещь: никогда раньше не проявлявший своих теплых чувств, он вдруг обхватил ее шею руками и прижался щекой к ее щеке.

— Что такое? — ласково спросила она.

— Там было здорово, да?

— Ты имеешь в виду на пляже?

— Нет. В доме, где живет Юстас.

— В Пенфолде.

— Мы еще сходим туда?

— Ну конечно.

— И мне понравился котенок.

— Еще бы!

— Юстас ждет внизу.

— Да.

— Я буду слушать, как вы разговариваете. — Голос у него был довольный. — Буду лежать и слушать, как вы все говорите, и говорите, и говорите…

— И тебе будет спокойно?

— Ну конечно, — ответил Николас.

Дети уже почти спали, но она все никак не могла выйти из комнаты: ходила тихонько из угла в угол, собирала разбросанные вещи, складывала их и аккуратно — в точности как няня — развешивала на спинках двух камышовых кресел. Закончив уборку, она подошла к окну, задернула куцые занавески и немного прикрыла створки — ночь обещала быть холодной. В приглушенном свете ночника комната казалась уютной и покойной, в углах таились тени, тишину нарушало лишь тиканье часов и мерное дыхание детей.

Вирджинию переполняла любовь. Любовь к детям; к странному маленькому дому; к мужчине, который дожидался ее внизу. А еще ощущение завершенности. Правильности происходящего. Впервые, подумала она, мы с Юстасом остаемся совсем одни, и у нас сколько угодно времени. Только он и я. Сейчас она разожжет огонь, задернет шторы и приготовит ему чашку кофе. Если захочется, они могут проговорить хоть всю ночь. Наедине.

Кара и Николас спали. Она выключила ночник и спустилась по лестнице: вопреки ее ожиданиям внизу было темно. На какое-то мгновение она решила, что Юстас передумал и ушел, но потом увидела, что он стоит у окна с сигаретой и смотрит, как тают на горизонте последние блики заката. Часть их света падала ему на лицо, но когда он услышал ее шаги и обернулся, она не смогла разглядеть его выражения — одни только тени.

Она сказала:

— Я уже решила, что ты ушел.

— Нет. Я все еще здесь.

Темнота смущала Вирджинию. Она отыскала выключатель настольной лампы и зажгла ее. Пятно желтого света, словно озеро, разлилось между ними. Она ждала, что он заговорит первым, но он молчал, стоя напротив, и курил, поэтому она попыталась как-то заполнить паузу.

— Я… ничего не приготовила на ужин. Хочешь чего-нибудь поесть? Я даже не знаю, сколько сейчас времени.

— Я не голоден.

— Я могу сварить тебе кофе…

— А пива у тебя нет?

Она беспомощно развела руками.

— Нет, Юстас, пива нет. Извини. Я никогда его не покупаю. И не пью.

Ей показалось, что ее слова прозвучали надменно, словно она не одобряет пиво.

— Я хочу сказать, мне просто не нравится вкус, — она улыбнулась, пытаясь обратить все в шутку.

— Ничего страшного.

Улыбка увяла. Вирджиния нервно сглотнула.

— Ты точно не хочешь кофе?

— Нет, спасибо.

Он поискал, где можно затушить сигарету. Она нашла блюдце и поставила его на стол; Юстас вдавил в него окурок с таким ожесточением, будто разделывался со старым врагом.

— Мне пора идти.

— Но…

Он повернулся к ней, дожидаясь окончания фразы. Вирджиния совсем сникла.

— Да. Что же… Было здорово. Очень мило с твоей стороны, что ты потратил на нас целый день, показал бухту и все остальное.

Она говорила безличным тоном, словно на открытии благотворительной распродажи.

— Детям очень понравилось.

— У тебя прекрасные дети.

— Да. Я…

— Когда вы возвращаетесь в Шотландию?

Резкость его тона, холодность в голосе шокировали Вирджинию. Она вдруг почувствовала, что зябнет, по спине ледяной струйкой пробежала неприязненная дрожь.

— Я… я еще не знаю. — Она взялась рукой за спинку деревянного стула, оперлась на нее, словно ища поддержки. — Почему ты спрашиваешь?

— Тебе придется уехать.

Это было утверждение, не вопрос. Неуверенность Вирджинии подсказывала ей худшее из возможных объяснений. Юстас ждал, когда она уедет. Он хотел, чтобы она уехала. С удивлением она услышала собственный голос, звучавший неожиданно легко:

— Конечно, рано или поздно мы вернемся. Ведь там наш дом. Мой и моих детей.

— До сегодняшнего вечера я и не представлял себе, что у вас там настоящее поместье…

— О, ты имеешь в виду Кару с ее фотографиями…

— Видимо, тебе приходится держать целый штат прислуги, чтобы управляться с ним.

— Юстас, с ним не я управлялась…

— Значит, теперь будешь. Постарайся что-нибудь разузнать о сельском хозяйстве. Ты удивишься, насколько это интересно. Тебе нужно увлечься чем-то новым, найти себе занятие. Можешь разводить абердинских коров. Твой муж никогда не думал об этом? Хороший бык на ярмарке в Перте может стоить шестьдесят, а то и семьдесят тысяч фунтов.

Разговор получался кошмарный — бессмысленный и глупый. Она переспросила «правда?», но во рту у нее пересохло, и вопрос прозвучал еле слышно.

— Конечно. И кто знает, может быть, со временем ты создашь настоящую империю, которую унаследует твой сын.

— Да.

Юстас снова повторил:

— Мне пора.

Легкая улыбка промелькнула на его лице.

— Хороший был день.

Но Вирджиния вспоминала другой, гораздо лучший день, проведенный с Юстасом, весенний день, полный солнца и ветра, когда он купил ей мороженое и подвез до дома. Он обещал позвонить, а потом забыл, а может, передумал. Она поняла, что все время ждала, когда он объяснит, что же случилось на самом деле. Ждала, что так или иначе все прояснится: то ли в разговорах Юстаса с детьми, то ли между ними двумя, когда они сядут делиться воспоминаниями, — невинная ностальгия спустя столько лет. Но он ничего не сказал. Ей уже никогда не узнать.

— Да. — Она отпустила спинку стула и выпрямилась, обхватив себя руками за плечи, словно пыталась согреться. — Особенный день. Такие помнятся потом всю жизнь.

Он пошел к ней, огибая стол, а Вирджиния развернулась и распахнула дверь. Холодный воздух,