вернулся в Лондон один, а Бен остался в Куинстауне.
«Мемориальный музей Райана замечательный, — писал Маркус, — и, будь у меня возможность побыть там еще какое-то время, я бы тоже остался. В музее представлены все виды искусства, в нем также есть маленький театр, концертный зал и выставка русских ювелирных изделий, которую очень стоило бы посмотреть. И сам Куинстаун очаровательный городок: дома из красного кирпича в георгианском стиле [8] на зеленых лужайках, окруженные цветущим кизилом. Кажется, что эти деревца так и цветут там с незапамятных времен, но я видел, как высаживали на газон одно такое деревцо, уже большое. Вот что значит теплый ровный климат!
Редлендс (поместье Райанов) — это большой белый дом с колоннами и верандой, на которой в шезлонге сидит Бен, а чернокожий дворецкий по имени Генри приносит ему джулеп. [9] Генри приезжает каждый день на работу в сиреневом „шевроле“ и надеется в не столь отдаленном будущем стать юристом. Он способный молодой человек и своего добьется. В поместье два теннисных корта, загон (кораль), полный резвых скакунов, и непременный бассейн. Бен, как ты догадываешься, не ездит верхом и не играет в теннис, и если он в это время не добавляет местного колорита на ретроспективной выставке, то плавает на резиновом матрасе в этом бассейне. Я очень сожалею, что он покинул тебя так надолго, но, поверь, этот отдых ему просто необходим. В последние годы он напряженно работал, и небольшая передышка не принесет ему вреда. Если тебе одиноко, наше приглашение остается в силе. Приезжай, дорогая, поживи с нами, для нас это будет большой радостью.
Покраска стен закончилась, пол в мастерской был отмыт дочиста. Картины были поставлены в стеллажи, рисунки аккуратно сложены. Карандаши и кисти рассортированы, различные тюбики с затвердевшей масляной краской, однажды использованные и затем брошенные, были собраны и отправлены в мусорный ящик.
Делать больше было нечего.
Бен отсутствовал уже две недели, и тут пришла открытка от Кристофера. Эмма была в коттедже, готовила на кухне кофе и выжимала сок — все еще в халате, волосы завязаны в конский хвост, — когда толстощекий парень, здешний почтальон, просунул в дверь голову.
— Ну, и как ты тут сегодня, красотка? — осведомился он.
— Спасибо, отлично, — ответила Эмма, которая сразу же по возвращении из Парижа установила с этим пареньком дружеские отношения.
Он помахал перед ней пачкой писем.
— Это все твоему старику. А вот… вот открытка тебе. — Он рассматривал картинку, пока Эмма не выхватила у него открытку. — До чего же вульгарные эти открыточки. Понять не могу, как это приличные люди могут их покупать.
— И не поймешь, — оборвала его Эмма и, едва взглянув на грудастую девицу в бикини, перевернула открытку и посмотрела, от кого она. На почтовом штемпеле значилось «Брукфорд».
«Эмма, дорогая, когда же ты приедешь повидаться со мной? Сам я приехать к тебе не могу — день и ночь репетируем. Номер телефона в Брукфорде — 678, лучше звонить около десяти утра, перед тем как мы начинаем работать. Режиссер славный парень, помреж сволочь, все девицы конопатые и не такие красивые, как ты. Люблю, люблю, люблю.
Ближайший телефон был за милю от мастерской, поэтому Эмма спустилась по улочке в старую бакалейную лавочку, где она обычно покупала сигареты, консервы и порошковые супы, и позвонила оттуда.
Аппарат был допотопный, с трубкой на крючке, и надо было этот крючок подергать, чтобы дозвониться до оператора. Она сидела на ящике с пивом и ждала, когда ей ответят. Подошла серая с белыми отметинами и пухлая, как подушка, кошка и в изнеможении улеглась у нее на коленях.
Наконец трубка ответила раздраженным женским голосом:
— Брукфордский театр.
— Могу я поговорить с Кристофером Феррисом?
— Не знаю, он уже пришел или нет…
— Не могли бы вы посмотреть?
— Могу. Что ему сказать — кто звонит?
— Скажите, Эмма.
Раздраженный голос смолк. В трубке слышались другие голоса, кто-то там разговаривал. Какой-то мужской голос закричал: «Да не туда, болван, иди сюда». Потом послышались шаги и голос Кристо:
— Эмма!
— Ну вот и нашла тебя! Кто-то там у вас не знал, пришел ты или нет.
— Конечно, пришел… через пять минут начинается репетиция… Ты получила мою открытку?
— Сегодня утром.
— А Бен ее прочитал? — Он явно надеялся, что прочитал.
— Бен в Америке. Я думала, ты знаешь.
— Откуда мне знать?
— Было во всех газетах.
— Актеры не читают газет, а если и читают, то только «Сцену». Но если старик в Америке, почему ты мне не сообщила и не приехала ко мне?
— По многим причинам.
— Назови две.
— Ну, во-первых, он предполагал, что поедет самое большее на неделю. А во-вторых, я не знала, где ты.
— Я же тебе говорил: в Брукфорде.
— А я и не знаю, где этот Брукфорд.
— В тридцати пяти минутах от Лондона, поезда идут каждые полчаса. Приезжай! Я поселился в жуткой квартире, в цокольном этаже. Пахнет гнильем и кошками, но очень уютно.
— Не могу, Кристо. Я должна быть здесь. Бен может приехать в любой день, и…
— Ты ему рассказала о нашей встрече?
— Нет, не рассказала.
— Почему?
— Как-то не заходил разговор.
— Ты хочешь сказать: испугалась?
— Ничего подобного. Просто было ни к чему.
— Никто еще никогда не говорил мне, что я «ни к чему». Послушай, детка, приезжай. Моему подвальному гнездышку нужна женская рука. Надо тут поскрести, помыть и так далее.
— Пока не вернется Бен, не могу. А потом постараюсь приехать.
— Потом может быть поздно. Предупреждаю. Пожалуйста, приезжай. Оставлю для тебя билет на премьеру. Или два билета, можешь приехать с подругой. Или три билета — приезжай со всеми знакомыми.
В трубке послышался смешок. Он всегда смеялся над собственными шутками.
— Ах, как забавно! — сказала Эмма, но тоже засмеялась.
— С тобой трудно. В Париже ты не осталась и не хочешь ехать в глушь графства Суррей. Что мне сделать, чтобы покорить твое сердце?
— Ты давным-давно его покорил. И навсегда. Честно, я просто мечтаю тебя увидеть. Но не могу я
