помочь, пока я не встану на ноги. Он снабдил меня рекомендательными письмами к своим друзьям в Нью- Йорке, но, самое главное, он отправил меня в Лондон с рекомендательным письмом к Петеру Часталу. Галерее было тогда года два, но Петер к тому времени уже сделал себе кое-какое имя в мире искусства. Я привез ему огромное портфолио своих работ, чтобы он на них взглянул, и к тому моменту, как я собрался уезжать в Америку, он согласился выставлять мои картины и быть моим агентом. Именно это он и делает с тех самых пор.

Я вспомнила о восторженном отзыве, который прочитала в поезде:

— Он очень помогает вашему продвижению.

— Да, мне повезло.

— Чипс говорил, что в таланте нет никакого проку, если он не подкрепляется трудом.

— Чипс говорил много правильных вещей.

— Что целых одиннадцать лет удерживало вас от возвращения? Работа?

— Мне хочется так думать. Не хочется признавать, что я пытался убежать оттого, что произошло. Но, может быть, дело было именно в этом. Я убегал. Все дальше и дальше. Сначала Нью-Йорк, потом Аризона, потом Сан-Франциско. Именно там я впервые заинтересовался японским искусством. В Сан-Франциско большая японская община, и я познакомился там с группой молодых художников. Чем больше я работал с ними вместе, тем отчетливее понимал, как мало я знаю. Традиции японской живописи уходят в глубину веков. Они восхищали меня. Поэтому я отправился в Японию и снова стал там учеником, сидевшим у ног очень старого и знаменитого человека. Время утратило всякое значение. Я пробыл там четыре года, и иногда они казались мне несколькими днями, а иногда — вечностью.

Эта выставка в галерее Петера Частала — результат тех лет. Я уже говорил вам, что не хотел приезжать. Дни открытия меня по-настоящему ужасают. Но я боялся не только этого, но и самого возвращения в Англию. На другом конце мира можно было не думать об Аннабель и ребенке, который мог оказаться моим. Но возвращение… мне снились кошмары о том, как я встречаю в Лондоне Аннабель и мой ребенок идет по тротуару мне навстречу.

— Но разве поездка в Корнуолл не была отчасти рискованной?

— Все как будто было предопределено. Встретил же я в пабе человека, который направлялся как раз в эти края. Скорее всего, я бы не поехал, но мне очень хотелось увидеть Фебу.

Я вспомнила, как тихо он сидел вчера в баре, когда я болтала про миссис Толливер и Шарлотту.

— Дэниел, когда я сказала, что Шарлотта здесь, в Пенмарроне, у своей бабушки, вы должны были догадаться, что это тот самый ребенок.

— Конечно, я догадался. И понял, что неизбежно с ней встречусь. Все вело к этому, события складывались одно к одному помимо моей воли. Когда мы сегодня днем вернулись к Фебе, вышли из машины и направились к дому, я знал, что Шарлотта где-то поблизости. Я знал это еще до того, как об этом сказала Лили. И когда я вышел из дома, я повторял себе всю дорогу, пока спускался вниз с холма и шел вдоль дамбы, что теперь после стольких лет неопределенности я наконец узнаю правду.

Они не заметили, как я подошел. Они были целиком погружены в свою работу. А потом Феба поглядела на меня и произнесла мое имя. И Шарлотта тоже посмотрела вверх. И я увидел это личико. И понял, что Аннабель, сама не зная наверняка, сказала мне тогда правду…

Вот как все обернулось. Мне казалось, что я стою и слушаю голос Дэниела уже целую вечность. У меня ныла спина, я чувствовала себя измученной и опустошенной. К тому же я утратила представление о времени и понятия не имела, который час. Снизу, из оживленной сердцевины отеля доносились звуки и запахи. Голоса, отдаленный звон посуды, приглушенная мелодия оркестра, игравшего что-то непритязательное из «Звуков музыки». Рано или поздно мне придется вернуться в Холли-коттедж, к Фебе и куриной запеканке. Но еще не сейчас.

— Если я не сяду, я умру, — с этими словами я подошла к камину и рухнула в одно из кресел с цветочной обивкой. На протяжении всего нашего разговора язычки искусственного пламени весело лизали бутафорские поленья. Теперь я наконец сидела, откинувшись и погрузив подбородок в воротник свитера, и смотрела, как они бойко мерцают, уходя в никуда.

Я услышала, как Дэниел налил себе новый стакан. Он принес его и уселся в кресло напротив меня. Я посмотрела на него, и наши глаза встретились. Мы оба выглядели крайне серьезными.

Я улыбнулась:

— Что ж, теперь вы мне об этом рассказали. И я не знаю, почему вы это сделали.

— Мне нужно было кому-то рассказать. В некотором отношении вы — часть всего этого.

— Нет, я не часть этого. — Пожалуй, это было единственное, в чем я была вполне уверена. Иначе у ситуации, в которой очутился Дэниел, не было выхода. Я немного подумала и продолжила: — И я не считаю, что вы тоже часть этого. Эта история закончилась, Дэниел. Пройдена. Забыта. Прошлогодний снег. Вы полагали, что Шарлотта может быть вашей дочерью, теперь вы это знаете наверняка. Вот и все, что изменилось. Она по-прежнему Шарлотта Коллиз, дочь Лесли Коллиза. Внучка миссис Толливер и подружка Фебы. Осознайте это и забудьте обо всем остальном. Потому что нет никакой альтернативы. То, что вы теперь знаете правду, не имеет никакого значения. Это ничего не меняет. Вы никогда не несли за Шарлотту ответственности и теперь не несете. Вы должны думать о ней как о маленькой девочке, которую вы встретили на дамбе, у которой есть талант к рисованию, подобный вашему, и лицо, похожее на лицо вашей матери.

Он ответил не сразу. Помолчал и сказал:

— Если бы от меня требовалось просто смириться, все было бы не так плохо.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что вы наблюдали в поезде, и то, на что сразу обратила внимание Лили Тонкинс, а она ведь далеко не дура. Шарлотте приходится не только носить очки, она грызет ногти, она одинока, она несчастна и явно заброшена.

Я отвернулась и посмотрела в огонь, чтобы отвлечься. Если бы пламя было настоящим, я могла бы заполнить эту тяжелую паузу каким-нибудь мелким действием: поворошить дрова кочергой или подкинуть новое поленце. А так я чувствовала себя растерянной. И я, и Феба, и Лили Тонкинс — все мы знали, что все, что сказал Дэниел, было сущей правдой. Но если бы я с ним сейчас согласилась, это не принесло бы Шарлотте пользы и Дэниелу было бы только сложнее смириться с создавшейся ситуацией.

Я вздохнула, подыскивая слова.

— Вам не следует понимать все, что говорит Лили, так буквально. Она все-таки склонна излишне драматизировать. И вы знаете, маленьких девочек в возрасте Шарлотты не всегда легко понять. Они становятся скрытными и замкнутыми. К тому же я думаю, она застенчивый ребенок…

Я подняла глаза и снова встретилась с ним взглядом. Я улыбнулась, придав своему лицу выражение жизнерадостного безразличия.

— Давайте посмотрим правде в глаза. Миссис Толливер, конечно, не самая лучшая бабушка на свете. Поэтому Шарлотта так привязалась к Фебе. Но все же я не думаю, что ей так уж плохо в Уайт-Лодж. Я знаю, что ей там не с кем играть, но это оттого, что остальные дети в деревне ходят сейчас в школу. И что бы там Лили ни говорила, я уверена, что Бетти Карноу добра к ней и уделяет ей внимание. Вы не должны воображать что-то плохое. Между прочим, завтра мы поедем вместе с ней на пикник. Вы об этом не забыли? Вы обещали отвезти нас в Пенджизал и показать нам тюленей… и теперь вы не можете взять свое слово назад.

— Я и не собираюсь брать его назад.

— Я понимаю, почему вы неохотно согласились ехать с нами. Для вас это непростая поездка.

Он покачал головой.

— Не думаю, что один день может на что-то серьезно повлиять в жизни двух совершенно разных людей.

Я поломала голову над его словами.

— Не знаю, что вы имеете в виду, но уверена, что вы правы.

Он рассмеялся. Оркестр внизу перешел от «Звуков музыки» к «Пиратам Пензанса». До меня доносился запах вкусной еды.

— Поедемте со мной, — предложила я, — обратно в Холли-коттедж. Феба будет так рада. Съедим куриную запеканку, как и собирались. Лили всегда готовит столько, что можно накормить целую армию.