Комната поражала опрятностью, под стать самой Люси. Книги на полках стояли безукоризненно ровными рядами, на постели ни складочки, одежда тщательно сложена. Такой же аккуратной была и ее парта в школе: карандаши заточены, книги лежат аккуратной стопкой. Раз в неделю миссис Бургес, которая убирала квартиру Доди, проходилась с пылесосом и тряпкой по комнате Люси, оставляя сильный запах лавандовой полировки, но Люси любила сама мыть и чистить комнату, протирать зеркало на туалетном столике, полировать серебряную рамку с фотографией отца.
Люси отчаянно его не хватало, не только по-человечески, но и так, как, например, не хватает столу или стулу отломанной ножки, ибо с его уходом ее представление о семье пошатнулось и рухнуло, и Люси сознавала, что это непоправимо, что возврат к прежнему невозможен. Ей было девять лет, когда родители развелись. Плохой возраст, но разве для этого существует хороший возраст? Она была уже достаточно взрослой, чтобы понять, что произошло. Теперь они будут жить отдельно, их с мамой бросили, и им придется собирать обломки прошлого. Они переехали к бабушке, и Люси сначала думала, что это их временное пристанище, но постепенно поняла, что они поселились тут навсегда. По непонятной причине, несмотря на разлад и случающиеся время от времени скандалы, совместная жизнь, казалось, устраивала обеих женщин. Что до Люси, то никого не интересовало ее мнение, и она держала его при себе.
Иногда она виделась с отцом, но его новая жена, которую звали Мерилин, видимо, не питала никакого интереса ни к детям, — в частности, к падчерице, — ни вообще к чему бы то ни было, кроме своей работы; в противном случае она уже давно завела бы собственного ребенка. У них с Майлсом не было даже дома с садом; они жили в такой квартире, где можно было заказать по телефону немудрящую еду.
Мерилин, безусловно, была не из тех, кому поверяют тайны, и Люси чувствовала, что с отцом тоже больше не может поговорить по душам — это было бы нелояльно по отношению к матери.
Иногда ей казалось, что она больше не выдержит, если не найдет среди взрослых того, с кем можно поделиться. Мисс Максвелл-Браун, школьная директриса, подходила на эту роль и не раз даже намекала, что если Люси хочет высказаться, то она была бы счастлива ее выслушать. Но сдержанность и все та же гипертрофированная лояльность мешали Люси. Ее ужасала мысль, что она может вызывать жалость, как если бы была сиротой. Поэтому она упрямо отвечала: «У меня все в порядке». И мисс Максвелл-Браун неохотно отпускала ее.
Сегодня, в пятницу, без четверти двенадцать Люси кончила готовить уроки, за которые села сразу после завтрака, и теперь писала дневник. Переплетенный в кожу, толстый, как маленькая Библия, дневник запирался на замочек. Бумага плотная и гладкая, писать на ней одно удовольствие. Это был подарок из Корнуолла. «Счастливого Рождества, Люси, — написано на форзаце. — От дедушки, Серены, Эми и Бена».
Они никогда не забывают про Рождество и ее день рождения. А ведь когда они поженились, Люси была совсем маленькая. Она даже не помнила Джеффри Саттона и, разумеется, никогда не видела ни Серену, ни Эми, ни Бена. Временами, когда жизнь казалась беспросветно унылой, Люси, лежа в постели, мечтала о том, чтобы они пригласили ее погостить и — что было еще менее вероятно — чтобы мама и бабушка отпустили ее. Она уже все продумала. Такси до Паддингтона, затем поезд. Ее встречают пальмы и голубое море, дом с замечательным садом, может быть, совсем рядом пляж, и морской ветерок влетает в открытые окна спальни. А Бен и Эми как ее родные брат и сестра.
Люси начала вести дневник с того самого дня, как получила его в подарок. Скорее это был даже не дневник, а записная книжка, потому что там не было дат, только чудесные чистые страницы. Иногда писать было почти нечего, а иногда, если Люси шла со своим классом в кино или в концерт, ей хотелось так много сохранить в памяти, что она исписывала по две-три страницы. Ей очень нравилось писать самой любимой авторучкой на этой замечательной плотной кремовой бумаге. У нее была страсть к записным книжкам, бумаге, ручкам, ей нравился запах чернил и письменных принадлежностей. Она обожала канцелярские магазины и редко выходила оттуда без коробочки цветных скрепок, набора почтовых открыток или новых красных чернил Биро.
Люси писала:
Конечно, дневник лучше, чем ничего, но это все-таки не живой человек. Люси отложила ручку и посмотрела в окно. За легкой белой шторой стояло унылое зимнее утро. Люси думала о Кэрри, маминой младшей сестре и своей любимой тетке. Кэрри умела говорить с ней как со взрослой и всегда придумывала что-то новое и интересное. Она была для Люси доброй феей, дарящей редкие удовольствия, пока не уехала в Австрию. Они ходили в Ковент-Гарден на «Беспризорную девчонку», а однажды в теплый весенний день ездили в оранжерею Кью. Даже походы в Музей естественной истории Кэрри умудрялась сделать забавными и увлекательными. А один раз они даже плавали на катере по реке, до самого Тауэрского моста, и завтракали на борту. С катера Лондон казался незнакомым иностранным городом с башнями и шпилями, купающимися в солнечном свете.
Люси снова взялась за ручку.
Пока Люси сидела в своей комнате, готовила уроки и писала дневник, за закрытыми дверьми ее спальни бабушка жила своей привычной жизнью. Время от времени Люси слышала телефонные звонки и тихий голос. Приблизительно час назад позвонили в дверь, кто-то пришел. Люси заканчивала задание по французскому, когда услышала, как в конце коридора за дверью гостиной бабушка с кем-то тихо разговаривает. Люси не представляла, кто бы это мог быть, да ей, собственно, было все равно. Наверное, кто-нибудь из скучных бабушкиных приятельниц. Потом она услышала, как гудит поднимающийся лифт, лязгает ключ от американского замка парадной двери, и поняла, что это ее мать вернулась из туристической компании.
Несмотря на решительное нежелание лететь во Флориду, Люси не была уверена, что мать со своим безрассудством не закажет для нее билет. И это ужасно, потому что тогда волей-неволей придется ехать. В конце концов, что ты можешь в четырнадцать лет? Разве что дуться недели две, мечтая насолить всем и каждому.
Люси подняла голову и прислушалась. Вот кто-то прошел мимо ее двери и направился по коридору, ведущему в гостиную. Вот дверь отворилась, потом затворилась. Снова послышались голоса. Люси закрыла глаза. Жаль, что нельзя и уши тоже закрыть.
Короткое затишье, затем вспыхивает новая ссора, но третья собеседница — кто бы это мог быть? — предотвращает ее, во всяком случае на некоторое время. Люси ждала, что будет дальше. Минут пять ничего не происходило, но вот дверь гостиной снова скрипнула, потом послышались чьи-то приближающиеся шаги. Люси захлопнула дневник, накрыла его ладонью, повернулась, посмотрела на дверную ручку. Наверное, идет мама, чтобы сообщить последние новости о поездке во Флориду. Люси начало поташнивать от дурных предчувствий. Но раздался негромкий стук, и Люси поняла, что ошиблась. Мама никогда не стучит, просто врывается в комнату, и все, и ей наплевать, что бы ты там ни делала.
Мисс Максвелл-Браун, заслышав стук, всегда говорит: «Войдите». Но прежде чем Люси собралась сказать «войдите», дверь медленно отворилась.
— Помешала?
Это не мама, не бабушка и не какая-нибудь надоедливая бабушкина знакомая. Это Кэрри!
Кэрри. А ведь Люси только что о ней думала. Кэрри не в Австрии, где, как считала Люси, она ведет восхитительную жизнь — лыжные прогулки, шикарные отели. Обычно Кэрри носит длинные волосы, а сейчас у нее короткая стрижка. Она очень тоненькая и загорелая. И высокая.
