Причина, по которой мне годами не удается закончить ни один очерк, ни один рассказ, ни одну повесть, ни один роман и ни одно эссе, — в том, что по ночам мои бестии воюют друг с другом на написанных мной страницах и перетасовывают все слова. Каждый написанный днем текст за ночь меняется. Даже если я использую в одном тексте слова равно из всех семи языков, бестиям всегда есть что делить. Тут важно не количество слов, говорят они мне. Тот факт, что в тексте из семиста слов ты использовал по сотне слов каждого из семи языков, еще ничего не значит. В сообществе слов не количество их творит справедливость. В каждом тексте, говорят мне бестии, есть слова существенные и несущественные. Вот в чем суть, на каком языке представлены в тексте его два-три существенных слова.

Греческая бестия утверждает, что есть слова, которые лишаются метафизического смысла, если они написаны не по-гречески. На этом основании она орудует по ночам и переписывает на греческий все, что считает нормальнее писать по-гречески. Скажем, я употребляю в рассказе слово «люди» («Люди во множестве высыпали из дому смотреть, как распространяется пожар»). Так вот, если я совершаю промах и пишу слово «люди» по-французски (gens) или по-английски (people), на другой день я нахожу на бумаге греческий вариант, anthropoi. Единственный вариант, говорит греческая бестия, который имеет законную силу. И у меня получается такая фраза: «Anthropoi во множестве высыпали из дому смотреть, как распространяется пожар». Так или иначе, другие бестии часто ревнуют к греческому языку из-за его необычайной виртуозности по части словосочетаний. В то же время французский, итальянский и турецкий относятся к греческому, как к вору: ты украл у нас все, что мог, говорят они ему, ты крал у нас слова тысячами, а теперь возвращаешь, как свои. Этот пунктик, реституция украденных слов, тоже провоцирует кошмарные беспорядки в моих рукописях. Потому что каждая бестия имеет свой комитет по надзору и устраивает скандал всякий раз, как я использую во французском тексте слово греческого происхождения, в греческом — слово французского происхождения^ английском — слово итальянского происхождения^ армянском — слово турецкого происхождения и так далее и тому подобное. Я не в состоянии учитывать все эти нюансы, поскольку мои семь бестий живут во мне, как в яблоке — его семена, как в луковице — ее слои… Я не могу рассудить их, а они систематически, каждую ночь, лопатят мои тексты и превращают их в вавилонское столпотворение, в семиязычье…Как следствие, никто не может прочесть то, что я пишу, ни один издатель, ни один читатель, ни даже лингвисты и те немногие полиглоты, знающие столько же языков, сколько я. Конечно, мсье Камбреленга иногда тешат мои тексты, потому что для него важен не смысл, а взрывчатая смесь, от которой могут взлететь на воздух границы… Но я-то несчастлив^ очень несчастлив… Кто, кто возьмется издать книгу, где по ночам слова переходят с языка на язык?

А еще серьезнее — это когда бестии решают заключить перемирие и расщедриться на семь вариантов какого-то одного выражения, которое почудится им фундаментальным. Когда кто-то из моих персонажей в простоте душевной произносит «добрый день», наутро эта синтагма усемеряется в тексте: по-армянски (barev), по-гречески (lcalimera), по-турецки (gunaydin), по-арабски (sabah el lcheir), по- итальянски (buongiorno), по-английски (hello) и по-французски (bonjour).