характер человека, который живет вместе со мной, стал меня угнетать.

Кошек с длинной шерсткой надо каждый день расчесывать и почаще купать. К сожалению, человек, которого мне послал случай, — мужчина, он еще молод и зелен, почти не бывает дома, непонятлив и далек от того, чтобы постоянно излучать нежность. Правда, и я позволяла ему себя гладить только вначале и иногда спала ночью у него в ногах. С годами я перестала выносить его запах, у меня развилась аллергия, особенно на невидимые грибки, которые плодились у него между пальцами ног. К тому же я все отчетливее слышу вибрации волосков в полости его ноздрей, зловещий звук, от которого я дрожу всеми своими фибрами. У меня шерсть встает дыбом, когда он сморкается, выделяя в воздух миллионы бацилл: эта живность образует в комнате сгустки мути, и мне приходится увертываться от них, совершая небезопасные скачки по столам и шкафам.

Поскольку у кошек нет понятия времени, я не могу уточнить, как давно я живу в этой квартире. Однако с самого начала я чувствовала, что я там не одна (человеческое присутствие я исключаю). Будучи существом дружелюбным, открытым и по натуре своей любопытным, я очень быстро приноровилась делить территорию с другими формами квартирной жизни. У одной стены, за огромным бестолковым предметом вроде сундука, живет крайне деликатный паук, здравомыслящий на редкость — он никогда не распространяет негативную энергию вне зоны своей деятельности. Под какой-то металлической конструкцией на кухне гнездится семейство тараканов, которые выходят только по ночам. Я их, разумеется, слышу, обычно после полуночи, как они вылезают из своей щели и тщательно исследуют мусорное ведро, подбирают все махонькие крошки из-под стола, с жадностью поглощают еле заметные следы жира, остающиеся на тарелках, чашках, ложках, вилках и на всем прочем.

Гардероб населяют сотни древоточцев, но еще более многочисленны личинки в горшке, где растет чудовищное тропическое растение. Кроме личинок, которые кишат там в земле, постоянно испытывая жажду и днем получая огромное количество жидкости и сахара, есть еще и крошечные мушки, обитающие на листьях растения. Эти мушки, невидимые для человеческого глаза, иногда роем перелетают из одной комнаты в другую, но всегда благоразумно возвращаются в пункт отправки, потому что там — место, где они кормятся.

Больше всего форм жизни сосредоточено, однако, на полу в ковровом покрытии: сколько пылинок — столько бактерий, микроорганизмов и клещей (попозже я объясню, откуда я научилась этой лексике). Уйма живых точечек, от силы величиной с блоху, живут в мире и согласии на нескольких этажах. Да, и под ковром обитает колония спор, поскольку там есть огромное влажное пространство, поросшее плесенью. Летом с балкона приходят малюсенькие муравьи и пробираются к этому источнику крайне питательной слизи. Впрочем, муравьев привлекает и быстро расползающееся пятно сырости в труднодоступном углу кухни — точно так же, как и прозрачных личинок, чей век совсем недолог: они рождаются и умирают на протяжении двадцати четырех часов.

Поскольку я вылизываю шерстку много раз на дню, блохам никогда не удавалось на мне паразитировать, но я иногда вижу, как они мигрируют из комнаты в комнату на тапочках человека. В начале нашего сожительства на балконе еще жила мышь, но она состарилась и от старости умерла.

Я не могла бы сказать, сколько всего нас, разных видов жизни, населяет эту квартиру, но в одном я уверена: мы чувствуем соседство и живем с оглядкой друг на друга. Нам никогда не случалось провоцировать взаимную аллергию, залезать в чужие жизненно важные зоны или охотиться друг на друга. Можно сказать, что мы живем в гармонии, сознательно выбранной, и, как можем, участвуем в установке на многообразность мира. Как сказал один философ (имени не припомню), если Бог существует, ему наверняка нравится разнообразие, иначе он не позволил бы нам сосуществовать на одной площадке в таком изобилии и в стольких формах.

Но я еще не сказала про самую изощренную форму жизни, которая делит с нами территорию: речь идет о бестелесном и вездесущем создании, как определить которое я просто не знаю. Невидимое, наделенное памятью, антипод человека, хотя и зависимое от времени, это создание способно вступать с нами в разговор, слушать нас и понимать. Оно-то и записывает эти мои мысли на языке, мне не знакомом, но я верю, что правильно. Связь между нами окрепла в последнее время — на фоне огромной потребности в нежности, вероятно, ощущаемой взаимно. Это я, кошка, первая учуяла ее, распознала и втянула в общение, бесконечно к ней ласкаясь. Вы думаете, что когда кошки выгибаются или катаются по полу, они просто хотят, чтобы их погладили? Нет, на самом деле это они вступают в контакт с вечной тварью у с тем невидимым многоформенным созданием, которое способно принять даже и форму квартиры, если понадобится, попасть в тон к любой форме жизни и высвободить мощную энергию.

Мы сдружились невероятно: она, невидимая форма, стала моим зеркалом, научила меня несказанно приятным играм и развила во мне память удовольствия. Наше пространство для игр разрослось до бесконечности, между нашим внутри и нашим снаружи больше нет преграды. Невидимая форма может даже подбросить меня вверх на своих энергетических волнах, может носить из комнаты в комнату, может поднимать до потолка, а потом тихонько спускать вниз, как с горки. Все население квартиры ее обожает, потому что она щедрая и великодушная и умеет играть со всеми формами жизни одновременно. Мы все чувствуем ее постоянно, как если бы она жила в нас. Я бы даже сказала, что мы питаем ее тем, что мы такие разные. Один только человек ее не чувствует, и поэтому мы решили, что его надо устранить.

Идея, признаюсь, была моя. Человеку нечего делать в нашей квартире, вот что я сказала, что я передала (вне слов, разумеется) ей, той, что нас протежирует. И поскольку она тоже выказала расположение употребить свою энергию и выгнать человека, я решила выкинуть все его пожитки, пусть знает, что ему нечего делать тут, у нас. Поскольку она одна среди нас всех имеет понятие о времени, вечером она открыла окно и принялась выкидывать на улицу вещи примерно в тот час, когда человек приближался к дому. Она действовала быстро и точно, все, что мы сочли бесполезным и лишенным тепла, летело в окно. Не могу высказать, с каким волнением ждали мы, особенно я, кошка, реакцию человека. Но, по-моему, человек понял. Во всяком случае, больше он сюда, к нам, не поднимался.

Франсуа недоумевал. Люди, к которым он сел в машину, упорно игнорировали его, как будто его там не было или как будто он был такая малость, которая не заслуживает внимания. Человек с плешью не переставал за рулем вещать что-то высокоумное, по всей видимости, из области литературы, а человек в очках с толстыми линзами слушал, кивал и время от времени вставлял какой-нибудь вопрос — почтительным тоном, как бы безусловно признавая духовный авторитет другого.

В какой-то момент человек за рулем вынул жестяную коробочку с мятными леденцами, бросил леденец в рот, потом, ведя машину одной рукой, протянул коробочку собеседнику.

— Угощайтесь.

Тот тоже взял леденец, после чего человек за рулем, не отрывая глаз от дороги, сунул коробочку Франсуа.

— Угощайся.

Счастливый, что о нем вспомнили, Франсуа поторопился подцепить конфетку со словами:

— Премного благодарен.

Но тут же ему показалось, что он хватил через край. «Премного благодарен» — это было, пожалуй, чересчур, учитывая странность ситуации. К тому же Франсуа отметил, что человек за рулем обращался к собеседнику на «вы», а к нему обратился, как если бы он был ниже по иерархии или даже просто подчиненный, которому дают приказ, и точка.

Посасывая леденец, человек за рулем говорил не умолкая, теперь он вел форменную экскурсию по Парижу и окрестностям. Он считал, например, что зона Нёйи, которую они только что пересекли, была образцом буржуазной безвкусицы, достопримечательность, которую надо посещать от противного. Вот место нулевое для воображения, говорил человек за рулем. Места бывают двух