Спрашивается: упомянул ли Бристоу, зачем конгрессмен хотел видеть президента? И если да, то президент, выходит, знал, что Белнэпу грозит импичмент. Это ключевой вопрос.

Бристоу уходит. Президент просит подать экипаж, чтобы ехать в студию художника, который пишет его портрет. Как раз в тот момент, когда генерал Грант спускается из жилых комнат Белого дома, посыльный говорит ему, что военный министр и министр внутренних дел срочно хотят его видеть. Они ждут в Красной гостиной. Президент направляется к ним.

Белнэп заявляет, что хочет немедленно уйти в отставку с поста военного министра, бормочет при этом нечто нечленораздельное. Чендлер говорит все в открытую, хотя и не совсем честно. От его слов у Гранта складывается впечатление, что Белнэп вынужден уйти в отставку, дабы огородить свою жену, которая замешана в чем-то не вполне законном. Не возвращаясь в свой кабинет, Грант посылает за своим сыном Улиссом и просит его написать письмо о принятии отставки Белнэпа, затем рвет его в клочки (письмо вышло чересчур холодным), пишет сам новое письмо и подписывает его. Белнэп и Чендлер уходят.

Когда президент собрался было уже сесть в экипаж, появляются два сенатора-республиканца, которые впервые (!) объясняют ему сущность дела Белнэпа. Сенаторы шокированы. Президент тоже шокирован и, полагаю, встревожен, потому что, позволив военному министру уйти в отставку, Грант ненамеренно (как утверждают его сторонники) сделал невозможным импичмент Белнэпа, так как, по мнению многих конституционных авторитетов, должностное лицо не может быть подвергнуто импичменту, а тем более осуждено за преступления, совершенные во время пребывания в должности, если Оно эту должность более не занимает.

Узнав сию обескураживающую новость, президент уехал позировать художнику, который позднее рассказал, что Грант был, как всегда, безмятежен. Мне кажется любопытным, что обычно весьма подозрительный Нордхофф склонен поверить в неведение президента относительно белнэповского скандала до прихода двух сенаторов. Мне же столь быстрое принятие отставки старого друга только ради того, чтобы, находясь вне должности, Белнэп мог оградить интересы своей жены, кажется необъяснимым, самым настоящим non sequitur[47], поскольку высокое должностное лицо всегда имеет больше возможностей помешать отправлению правосудия, чем простой гражданин. Думаю, генерал Грант отлично знал, что делает. Но я полагаю, что даже самые ревностные сторонники демократов предпочтут верить в обратное, потому что иначе он виновен в обструкции правосудия и, следовательно, такой же преступник, как и Белнэп.

А теперь о генерале и Киске Белнэпах, осажденных в доме номер 2022 по Джи-стрит, прелестном доме, как сказала бы миссис Фэйет Снед, напичканном французской мебелью; нет, не осажденных, но содержащихся под домашним арестом, дабы они не удрали в Европу. Мы приехали к чаю, откликнувшись на настоятельную просьбу в письме Киски «не покидать» ее.

— Разрешите войти? — спросил я полицейского. Я чувствовал себя несколько неуверенно, не зная, каковы правила в подобных ситуациях.

— Сколько угодно, — добродушно ответил полицейский.

Сцена в нижней гостиной чем-то напоминает роды.

Тяжелые занавеси задернуты в разгар ясного дня. Большие похоронные свечи, расположенные в стратегических пунктах комнаты, создают сумеречный, но привлекательный фон для ее главного украшения — синего плюшевого шезлонга, в котором возлежит Киска, облаченная в заманчивые кружева, бледная и необычайно хорошенькая. Возле нее на столике из папье-маше бокал портвейна и нюхательная соль.

Чернокожий слуга ввел нас в гостиную.

— Дай им чаю, — прошелестел еле слышно шепот из вороха кружев, — и скажи генералу, что пришли наши друзья. Наши единственные друзья!

Слуга удалился в то самое мгновение, когда из Кискиных глаз хлынули слезы. Я подозреваю, что этот диалог и эти слезы повторялись в неизменности много раз за эти последние^ дни.

Киска театрально раскинула руки, чтобы заключить Эмму в объятия, и Эмма покорно в них заключилась, давая возможность потоку слез излиться на свое плечо. Я неловко стоял сбоку, как и положено мужчинам в подобных случаях, и мне ужасно хотелось провалиться сквозь землю.

Принесли чай. Киска нам налила. Мы покорно сели у одра и выслушали ее версию случившегося.

— Не могу понять, неужели кто-нибудь на этой земле мог поверить хоть слову мистера Марша, и еще менее — слову этой… этой женщины, на которой он женат, этой гадюки, а ведь я как последняя дура некогда с нею дружила!? Сахару? Молока?

Мы что-то отвечали. Киска уже вполне овладела собой. Она протянула нам наполненные чашки недрогнувшей рукой.

— На самом деле моя покойная сестра, истинный ангел, когда-либо пребывавший на этой ужасной земле, была знакома с Маршами и вступила с ними в деловые отношения, о которых я и понятия не имела; сама я два и два не в состоянии сложить, и еще меньше — сделать то, что по наущению этой отвратительной особы наговорил ее глупый муж.

— Так, значит, Марш вам никогда ничего не платил?

— Конечно, платил — то, что был нам должен — мгновенно ответила она. Свою роль Киска знает назубок. — А я по невежеству поручила ему позаботиться о некоторых делах моей покойной сестры и верила на слово всему, что бы он ни говорил, так как ничего в этом не понимала. Меня, наверное, убить мало за мою доверчивость, из-за которой мой бедный муж вынужден был уйти в отставку…

— Но мистер Марш утверждает, что он платил и вам, и вашему мужу.

— Во всем виноват этот негодяй Бристоу! О, скажу вам, мистер Скайлер, если этого человека не уберут, он самого генерала Гранта прогонит из Белого дома. Он запрячет в тюрьму президента Соединенных Штатов, величайшего героя нашего времени…

— За что?

Хотя путаные комментарии Киски ни разу не оказались точным ответом на поставленные вопросы, они преследовали вполне определенную цель.

— Всякий раз, когда я беру в руки «Нью-Йорк геральд», когда читаю, что пишет о нас, будто мы какие-то преступники, ваш друг Нордхофф, я вся дрожу! Известно ли вам, что они явились сюда и арестовали моего мужа, потому что Нордхофф выдумал, будто мы собираемся бежать в Бельгию, которая не имеет с нами договора о выдаче преступников…

— Не думаю, что Нордхофф хотел…

— Это какая-то несуразица! Никуда мы не собираемся. Если бы мы могли! После ареста моего мужа и после того, как ему разрешили вернуться домой, они поставили перед домом полицейского, и, когда я попросила его по крайней мере войти в дом и сидеть в вестибюле, где он был бы не так заметен, он расхохотался мне в лицо. Надеюсь, теперь Нордхофф удовлетворен. Я надеюсь, что по крайней мере вы изложите миру нашу версию; кроме вас, на это не отважится никто.

Вот почему нас пригласили на чай. Должен сказать, мое положение весьма деликатное. Я не могу противоречить тому, что написал Нордхофф, написал остро и блестяще; да и вообще я уверен, что он прав. Я абсолютно убежден, что Киска виновна. Но загадочная фигура во всем этом — генерал Грант. Я должен его увидеть, увидеть своими глазами и с близкого расстояния. Однако я не смогу его увидеть, если в моей следующей статье для «Геральд» будут подозрения… нет, моя убежденность, что президент замешан «по самую рукоятку», как сказал бы Уильям Сэнфорд в роли грубого железнодорожного магната. Пока я решил проблему своего репортажа этой недели. Я бесхитростно опишу слушания в комиссии конгресса, поведение Марша, а также его супруги (это порадует Киску), и пусть читатель сам делает выводы о виновности Белнэпов.

Вскоре к нам присоединились сам Белнэп и гладко выбритый человек примерно моих лет с квадратной челюстью — министр внутренних дел Захария (или Зах, как его зовут все) Чендлер. Белнэп был убит горем. Чендлер, напротив, держался очень спокойно, сдержанно.

— Княгиня, мистер Скайлер, — раздался дрожащий голос Белнэпа, — вы представить себе не можете, что значит для нас ваше общество в этот ужасный момент нашей истории.