— О, — его верхняя губа выгнулась в печальнейшей улыбке, — у меня есть масса материала. Скажу больше: улик. К примеру, один из пятнадцати членов избирательной комиссии получил за свой голос 100 ООО долларов. Меня это несколько удивляет, потому что обычная цена на этих выборах была 200 ООО. Но может быть, он просто не знал?

— Как бы я хотел, чтобы ему заплатили вы — сказал я искренне.

— Слава богу, что я этого не сделал. А потом — четыре года — это не так уж долго. Да и Хейс утверждает, что будет служить только один срок.

Я не мог ему ответить, что четыре года для меня сейчас равнозначны вечности. Тилден может думать о следующих выборах. Я не в состоянии позволить себе такую роскошь.

Между тем я решил написать эту книгу. Биглоу обещает рассказать мне все. Последний инцидент: после того как палата представителей приняла резолюцию, провозгласившую Тилдена президентом, Хьюит попытался убедить губернатора издать прокламацию о том, что четвертого марта он явится в Капитолий для вступления в должность законно избранного президента США. Как уверял Хьюит, в пятнадцати штатах войска готовы выступить в поход на Вашингтон. В ответ Тилден попросил Хьюита подать в отставку с поста председателя национального комитета демократической партии, что тот и сделал.

Сегодняшний день оказался тревожным и прекрасным одновременно.

В полдень в гостиной дома Сэнфорда римско-католический епископ, как говорится, с картой Ирландии на физиономии, крестил Блэза Делакруа Сэнфорда.

Мы с Эммой присутствовали в качестве крестных отца и матери младенца, который очень мило попискивал. Сэнфорд был в приподнятом настроении; мне он показался чуточку отвратительнее, чем обычно, из-за его благоприобретенной религиозности. Он то и дело и в самые неподходящие моменты вскрикивал «Слава всевышнему». Хорошо еще, он не предложил нам рухнуть на колени и вместе с ним вознести молитву, но я думаю, что это только вопрос времени.

После церемонии около пятидесяти гостей были приглашены к обеду; среди них оказался Уорд Макаллистер.

— Она не смогла прийти, — дохнул он в мое ухо. — Но она прислала восхитительную чашку. Это такая трагедия, потеря прекрасной миссис Сэнфорд. Он тяжко переживает, не правда ли?

— Очень тяжело. Как и все мы.

— Это так любезно с вашей стороны, что вы с княгиней остались с ним. У него нет семьи. У нее, конечно, есть семья. Но они на Юге, вы это знаете?

По моему мягкому настоянию на крестины пригласили Гилдеров (жена, сестра и сам литератор). Боюсь, что я переусердствовал в общении с литературными кругами. Сегодня я в клубе «Лотос», завтра — в «Сенчури». Я без устали заигрываю с издателями.

Я получил, как говорит Гилдер, царское предложение от Скрибнера.

— Он заплатит вам 5000 долларов за права на вашу книгу о выборах. — Гилдер был рад за меня не меньше, чем я за себя самого. — Разумеется, вы разрешите мне напечатать в «Скрибнере мансли» столько, сколько поместится.

— Мы так возбуждены, — сказала Дженетт Гилдер, хотя я так и не понял, чем именно: то ли свалившимся на меня счастьем, то ли пребыванием в одной комнате с Огюстом Бельмонтом.

Я ежедневно тружусь над книгой. Биглоу снабжает меня всевозможной информацией, а Тилден обещает самым тщательным образом просмотреть готовую рукопись.

Я был уже на пути к тому, чтобы вернуться к жизни, но сегодня днем моя жизнь неожиданно круто изменилась.

После ухода гостей мы сидели с Сэнфордом и Эммой в библиотеке стиля, который я определил бы как псевдоренессанс, с видом на Пятую авеню, очень светлую и кажущуюся новехонькой в лучах апрельского солнца. Мы с Сэнфордом пили шампанское, а Эмма все подливала себе кофе из массивного кофейника георгианского серебра.

— Мне понравился прием, — сказал Сэнфорд, закуривая длинную сигару. — Слава всевышнему! — Это последнее восклицание было адресовано потолку, который, вероятно, отделяет Сэнфорда от столь обожаемого им неба.

— Надеюсь, что мои литературные confreres не слишком нарушили стиль.

— Они внесли разнообразие. Как было мило со стороны Лины послать нам эту чашку. — В последнее время Сэнфорд почему-то называет Таинственную Розу ее семейным уменьшительным именем; вероятна, чем реже он ее видит, тем больше у него оснований считать ее своей закадычной подругой.

Эмма поставила кофейную чашечку на стол и сказала:

— Папа, Уильям и я обвенчались сегодня утром.

— Слава всевышнему на небесах! — Это было адресовано на сей раз не потолку, а мне.

— О боже, — сказал я, заразившись бесчисленными призывами к всевышнему.

— Нас обвенчал епископ еще до прихода гостей. — Эмма нервничала… от чрезмерного количества кофе, подумал я глупо.

— Почему же вы мне не сказали? — услышал я собственный голос, как будто доносящийся откуда-то издалека; признаюсь, он показался мне старческим ворчаньем.

— Потому что… — Эмма запнулась.

— Потому что, — сказал Сэнфорд, — мы боялись, что вы будете против. Так… скоро… после…

— Да. Это слишком скоро после… — жестко сказал я. С одной стороны (к чему отрицать?), я рад, что Эмма спасла себя, а заодно и меня от бремени, которое грозило меня раздавить, и все же, с другой стороны, я не могу перестать думать о Дениз, которая умерла только три месяца тому назад. — Почему вы не могли подождать еще несколько месяцев?

— Из-за ребенка. Ему нужна мать, — сказал Сэнфорд. — А мне… — его маленький изящный рот неожиданно скривился в непроизвольной улыбке; мне она показалась по-девичьи кокетливой, — а мне нужна Эмма.

— Орхидеи, — сказал я бездумно. Но они меня не слышали. Они смотрели друг на друга.

— Мы сочли это правильным, папа. — Эмма перешла на французкую скороговорку, и Сэнфорд, наверное, нас не понимал. — Уильям хочет уехать. В Париж. Как можно скорее. С ребенком. Со мной. Разумеется, я не могла ехать с ним, не обвенчавшись. Поэтому на прошлой неделе мы спросили епископа… он был так любезен. И все устроил.

— Я не педант, но мне это кажется чересчур скоропалительным. И… оскорбительным для Дениз.

— Ты хочешь, чтобы я разрыдалась? — Глаза Эммы и впрямь наполнились слезами.

— Извини.

— Я думаю, что Дениз бы нас простила. Она любила нас обоих. Уильяма и меня. И тебя тоже, папа. Если бы ты был там, с нами, ты бы лучше понял мой шаг.

— Неважно. — Я заговорил по-английски. — Что ж, примите мои поздравления, Сэнфорд.

Мой зять вскочил на ноги.

— Слава… — кажется, закричал он, — всевышнему! — и бросился пожимать мою руку.

Я поцеловал Эмму. Она разрыдалась. Итак, в этот прелестный апрельский день мы наконец похоронили знаменитую княгиню д’Агрижентскую и присутствовали при accouchement миссис Сэнфорд- второй, которая на следующей неделе отбывает во Францию со своим супругом на борту его яхты.

Я остаюсь в доме — писать книгу и купаться в неслыханной роскоши. Впервые за много лет я свободен. Я чувствую себя как узник, приговоренный к пожизненному заключению, с которого неожиданно и необъяснимо спали тяжкие оковы.