– Такого, чтобы совсем ночей не спал, – говорила она.
Благо Россия людьми богата, нужного человека ей нашли, – это был Васька Чулков. Сутками он просиживал в креслах и… не спал! Очевидно, от постоянного недосыпа он ошибался дверьми и говорил только стихами. Порою же, отряхнув страхи и болезни, Елизавета очухивалась – тогда с нею можно было рассуждать о делах.
– Мне всегда очень трудно решиться на что-нибудь, – признавалась она. – Но если уж я что решила, то быть тому! Денег нет? Так что ж… Гардеробы продам, бриллианты заложу. Голою ходить стану, но войну Россия продолжит до полной победы…
А разговор о деньгах она завела неспроста: Россия просто изнывала от хронического безденежья. Казалось бы – чего уж проще? Серебро есть, Монетный двор под боком – только успевай чеканить. И – чеканили, а денег все равно не было. Начиная с 1712 года в России было отчеканено 35 миллионов рублей, а в обращении к 1756 году оставалось только 3 миллиона (32 миллиона куда-то пропали). Чиновникам от этого годами не платили жалованья. Дипломаты того времени писали, что безденежье России можно объяснить только страстью русского человека к зарыванию денег в землю: никому не доверяя своих копеек, русский человек прячет их в матерь-землю.
Отчасти дипломаты были правы. Петр Шувалов, ведавший внутренними делами империи, тоже горячился из-за денег:
– Матушка, что б тебе дозволить авантюру одну? Всю медь переплавить заново… Монетки отлить вполовину менее прежних, а цену проставить в два раза больше. А? В четыре раза выгода!
Не соглашалась – мямлила.
– Не хошь? Ну, тогда давай лотерею объявим, – настаивал Шувалов. – Шут с ними, со всеми! Кто не станет билеты брать, силком выдадим заместо жалованья. А там крутись сам, как знаешь… Опять не хошь? Да что с тобой, матушка? Тогда сама разберись.[16]
А вдали от придворной бестолочи, в суровых тяготах воинских будней разворачивалась армия России, дабы победить и удивить!
В конце мая Фермор повел наступление в Померании, вдоль побережий. Затем русская армия круто развернулась на юг – пошла, змеясь по дорогам, прямо в глубину Европы. Надолго оторванная от своих баз, лишенная помощи флота, начинала она героический рейд по немецким землям. Париж и Вена могли ликовать: русские «медведи» согласны принять на себя главные удары ловкого полководца Фридриха!
Австрийцы настойчиво домогались от России, чтобы русская армия была лишь «помощной» (придатком их армии). Но Россия пожелала остаться самостоятельной. Шли сами. Своим путем. В желтой пыли пропадали хвосты обозов. Гремела полковая музыка. Визжали калмыки в седлах…
Фридрих осадил крепость Ольмюца – ключ к столице Австрийской империи. Здесь он и застрял. Ядра кончились, а обоз с припасами не пришел, разбитый в горах. Король понял, что попался в ловушку: имперская армия отсекла ему пути в Богемию и Силезию. Оставалось одно – сложить знамена. И как раз в это же время до Фридриха дошло известие, что русские уже под Кюстрином… Смятение короля не имело теперь предела:
– Как? Они уже под Кюстрином? Боже, но ведь Кюстрин – это дверь, открыв которую, русские сразу попадают в Берлин…
– А он сидит здесь, у Ольмюца. Ни туда, ни сюда. Ни ядер, ни денег. Небрит. Оборвался. Похудел. Озлоблен. Устал.
– Вот что, милый, – сказал король курьеру, протягивая ему пакет, – седлай коня и скачи в Силезию; с тобой письмо мое коменданту крепости Нейсе, чтобы он готовил для меня хлеб и фураж…
Расчет был точным: курьера сбили с лошади, а письмо короля оказалось в руках австрийцев. Из письма им стало ясно: Фридрих решил прорваться на Силезию. И тут же венские войска очистили Богемию, всей своей мощью встали на путях к Нейсе, куда Фридрих, конечно же, и не собирался.
– Мешок разорван! – сказал он. – Австрийцам кажется, что я думаю то, что пишу, и пишу то, что думаю… Нет! Вена подождет. Сейчас важнее
Он нанял окрестных крестьян, чтобы они поддерживали огонь в кострах его лагеря. Потихоньку убрал свои пушки от Ольмюца, глубокой ночью отвел свои войска. Костры горели всю ночь и потухли утром. Австрийцам остались на память зола от костров лагеря прусского и документ за подписью короля, подтверждавший, что он идет именно на Силезию.
Но Фридрих уже прошел через Богемию, и – вот он, стратегический простор Европы! Король сразу взбодрился, погнал свою армию форсированным маршем. Палкой, палкой, палкой! Сейчас не время уговаривать… Не отставать, скоты, или не знаете, что русские уже под Кюстрином?.. Этот Кюстрин был дорог королю по воспоминаниям юности. В застенке Кюстрина есть камера, где он сидел, как узник, еще крон-принцем. «Боже! – думал Фридрих. – Сколько я тогда пережил, наивный и тщедушный юнец. Но мог ли я предполагать тогда, что мне предстоит воевать под Кюстрином?..»
С каждой милей, пройденной в марше, нетерпение короля усиливалось, и он говорил свите:
– Теперь для меня главное – разрушить авторитет русской армии. Если сейчас Россия не выдержит моего удара, тогда вся коалиция против меня полетит вверх тормашками… Франция с Австрией – уже не вояки, в этом я убедился!
Комендант Кюстрина, старый матерый воин, получил от короля приказ держаться «под страхом смерти и величайшего наказания».
На самом разбеге своих эшелонов, когда вдали уже полыхало зарево, короля Пруссии вдруг нежданно остановили известием:
– Ваше величество, дальше к Кюстрину не пройти: прямо перед нами стоит мощная армия австрийцев под командой самого Дауна…
Под Кюстрином
Кюстрин был таков: вокруг – болота, кустарник, реки. Сама цитадель – бастионы и равелины, верки выложены булыжником, на валгангах (по верху вала) артиллерийские казематы. Крепость старая, еще итальянцы строили, но очень крепкая. Вокруг нее копаны рвы с водою, и вода течет уже из Одера – водичка мутная, почти коричневая, пить ее не захочешь…
Казаки с ходу, проскочив через кладбище, захватили кюстринские предместья. Русские гренадеры – метальщики ручных бомб – вломились на форштадты. Пруссаки укрылись за бастионами, и началась осада. Русские мортиры открыли огонь сразу же, без промедления. Первое ядро – пошло… второе – пошло… третье…
– Давай четвертое! – кричат канониры.
Четвертое – в костре, лежит на груде раскаленных углей.
– Сейчас поджарим и подадим, – смеются у костра.
Корнцангом зацепили его из огня, сунули в пасть мортиры.
Шарах! – было видно, как стелется красный хвост. Вот ядро уже за стенами города. Вот оно резко пошло на снижение. Пропало.
– Кудыть же оно засобачилось? – почесался канонир у пушки.
Это четвертое ядро (честь ему и слава!) угодило прямо в сарай с сеном, и сено сразу вспыхнуло. Огонь перекинулся дальше. Начались пожары, заполыхало… А в Кюстрине размещались
Жители города стали разбегаться по окрестностям, по лесам и деревням; русские не препятствовали их выходу из Кюстрина, но обратно в Кюстрин никого уже не пускали.
Под стены осажденной крепости прибыл и сам Фермор… Сначала двигался багаж генерала на верблюдах, потом скакали две тысячи калмыков; за калмыками ехали трубачи и литаврщики, непрерывно играя, за оркестром гарцевали адъютанты, оповещая о близости главнокомандующего; за адъютантами провозили курятники; за курами, сладостно квохчущими в клетках, показался и сам Виллим Виллимович.
– Горит? – присмотрелся он к Кюстрину. – Калите все ядра на огне. Пошлите парламентера с предложением о сдаче…
Но комендант Кюстрина встретил русского парламентера залпом из пушек. Далеко по воде Одера плыли лошади, вздернув головы с навостренными ушами, – это чугуевцы уходили на другой берег в разведку по прусским тылам. На виду горящего Кюстрина Фермор решил добиться такой победы, чтобы все лавры
