императорскую длань:

– Так нельзя! Я пришел к вам, изложил свои мысли, а вы вдруг – «высочайшее повеление». Да откуда ж оно взялось? Правильнее вам писать так: «По мнению генерала Шуваева…»

Царя коробило от бестактности, но ничего не поделаешь – сам выбрал «постника». Шуваев, размахивая рукой, доказывал:

– Опираться на армию, чтобы противодействовать течению жизни народа, нельзя. Да и вообще, ваше величество, какая у нас, к черту, армия? Возьмут мужика от сохи или рабочего от станка, завернут их в шинель, покажут, как надо стрелять, и вот – в окопы. Это не армия – милиция какая-то… ополчение!

Кажется, царь уже пожалел, что взял богомола Шуваева, а не Беляева с его «мертвой головой». Прибыв в столицу, новый военный министр должен был неизбежно столкнуться с Распутиным…

– Шуваев у аппарата, – сказал он, снимая трубку.

– Это я, – прогудело, – я… Распутин…

– Чего тебе от меня надо?

– Помолиться бы мне за тебя надобно.

– Больше меня тебе не намолиться.

– Поговорить бы… Все мы человеки.

– Приемные дни по четвергам. Запишись, как положено, у адъютанта. Что надо – доложи. Станешь болтать – вышибу. Будь здоров!

Шуваев велел допустить столичных журналистов.

– Могу сказать одно: дела военного министерства я принял в идеальном порядке, в чем немалая заслуга моего талантливого предшественника – Алексея Андреевича Поливанова…

Солдатский сын оказался благороднее царя!

Была весна, Сухомлинова везли в Петропавловскую крепость – на отсидку. Нельзя узникам спать на домашней перине – ему позволили, нельзя узникам сидеть в мягком кресле – ему привезли кресло. Вместо обычных тридцати минут он гулял по два часа в сутки. Распутин ввел в кабинет царицы рыдавшую Екатерину Викторовну.

– Был чудный теплый вечер, – начала она, – и ничто не предвещало беды. Мой первый муж (негодяй, как выяснилось) абонировал ложу в киевской опере, а мой второй муж (этот дивный человек!) как раз тогда овдовел. Альтшуллер сказал моему второму мужу, что в Киеве появилась красавица, рот которой – точная копия рта второй жены моего второго мужа. Эта красавица с таким ртом была я! В театре он подошел ко мне, и мы сразу воспылали друг к другу. Это была чистая любовь. Боже, сколько грязи потом нанесли к нашему порогу. И вот он… в крепости. За что?!

Алиса взяла платочек для утирания слез.

– Понимаю вас. Я сама изведала черную людскую ненависть. Меня, как и вас, тоже называют германской шпионкой…

Екатерина Викторовна, вся в глубоком трауре, протянула ей жалобу от мужа. Дело в том, что в камере № 43, где сидел Сухомлинов, был замечен ползущий по стенке… клоп-с!

– Это ужасное животное, – содрогнулась императрица.

– И кипятком не выведешь, – подал голос Распутин. – Я, бывалоча, в деревне из чайника их шпарил, шпарил… Живучи, окаянные! За што энтим ученым деньги платят? Всякую хреновину выдумывают, а клопа истребить неспособны. Ну, скажем, телефон – оно понятно. Без него – не жисть. А на што трамвай? На што нам всем ликтричества разные? Ох, грехи наши… А старикашка мается!

Конечно, если Россию нельзя из войны выбить, то ее можно из войны вывести. Германская дипломатия передоверила вопрос о мире магнатам промышленности. В канун брусиловского наступления знаменитый капиталист Гуго Стиннес, стоявший у маховика германского военного Молоха, встретился в Стокгольме с японским послом:

– Кажется, пришел момент смены политических настроений. Я думаю, у японцев нет желания продлевать войну с нами, а что касается русских, то в Берлине стало точно известно: двор царя в Петербурге, как никогда, склонен к мирному диалогу.

Япония, которая вдали от решающих событий Европы под шумок стряпала свои колониальные делишки на Дальнем Востоке, была совсем не заинтересована в мире, означавшем конец грабежа Кореи и Китая, а потому посол отвечал Стиннесу, что «Япония не нуждается в скороспелом мире». Стиннес ответил ему:

– Но ведь кто-то из воюющих должен первым сказать роковое «альфа»; если никто из нас не возьмет на себя инициативы в делах войны и мира, то мир вообще станет невозможен до тех пор, пока не будет убит последний в мире солдат… Мы надеемся, – заключил Стиннес, – что содержание этой беседы останется в глубокой тайне.

В чем японский посол горячо его и заверил. А когда Стиннес удалился, он снял трубку телефона и позвонил в русское посольство, которое сразу же известилось о германских предложениях мира. Теперь любопытно, как будет развиваться эта политическая интрига далее, – каналы ведь очень глубокие, туннели ведь очень темные. Кто осмелится говорить с немцами о мире?.. Из клиники Бадмаева Протопопов выходил в широкий мир, веря в чарующую силу «цветка черного лотоса», веря в астральные пророчества хироманта Перрена, включенного в «7-й контрольный список» немецких шпионов!

Верден – это символ героизма народов Франции…

Итальянцы не имели своих «верденов», и, полностью разгромленные в битве при Трентино, они истерично взывали к России о помощи, иначе – угрожал Рим! – Италия пойдет на заключение сепаратного мира. На конференции в Шантийи союзники договорились, что Россия ударит всей мощью фронтов в июне месяце. Но итальянцы драпали столь быстро, что в Могилеве решились нанести удар по врагу раньше сроков… Императрица знала, что средь генералитета она крайне непопулярна, и потому наведывалась в Могилев чрезвычайно редко. Но в канун Брусиловского прорыва Алиса зачастила к мужу. Главный же в Ставке, конечно, не ее муж, а этот вот неопрятный косоглазый старик с усами в стрелку – генерал Алексеев. После обеда Алиса взяла старикана под руку и сказала ему:

– Погуляйте со мной по саду. Я так люблю природу…

Когда цари о чем-либо просят, понимай так, что они приказывают. В саду губернаторского дома они любовались панорамою зелени на обывательских огородах, дышали и ароматом зацветающих дерев, в которых попискивали могилевские птахи. Алиса возбужденно заговорила, что люди не правы. Люди вообще всегда не правы, но в данном случае они клевещут на Распутина, считая его первоклассным негодяем.

– Старец – чудный и святой человек, он горячо привязан к нам, а его посещение Ставки принесет крупный успех в войне…

Алексеев за время службы при царе немало кривил душою, и не всегда была чиста его воинская совесть. Но в этот момент старый русский генштабист решил быть честным – он сухо ответил:

– Ваше величество, допускаю, что Распутин горячо к вам привязан, но, ежели он появится в Ставке, я немедленно оставляю пост начальника верховного штаба при вашем венценосном супруге.

Императрица никак не ожидала такого ответа.

– Это, генерал, ваше окончательное решение?

– Несомненно, – ответил ей Алексеев…

Чтобы он не слишком-то косился в сторону «бабья» и Распутина, из Царского Села ему привезли в подарок дорогую икону, и царица сказала Алексееву, что это дар самого старца.

– Икону от Григория он принял, – рассказала она мужу, – а значит, бог благословит его штабную работу… Ники, почему ты стыдишься? Не бойся открыто афишировать имя Григория, гордись, что тебя любит такой великий человек. Если же Алексеев посмеет рыпаться, укажи ему на божественную мудрость нашего друга…

Брусилов прибыл в Ставку, где встретился с Алексеевым; он решил «торпедировать» Австрию немедленно и, отступая от шаблонов, задумал прорыв фронта в пяти пунктах сразу, чтобы запутать противника, чтобы Вена, будучи не в силах разгадать направление главного удара русских, не могла маневрировать своими резервами.

– Но, – сказал Алексеев, – государь император счел за благо отсрочить прорыв на две недели, и… планы меняются.

– Войска уже на исходных позициях. Где государь?