– Вы уже отсеялись?

– Нет, – ответил «шульц». – Мы живем здесь давно, но еще не доверяем своему опыту. Мы присматриваемся к русским хлеборобам – когда начинают сеять они.

– Выходит, они еще не начали?

– Они судят по черемухе и по мухам. Мы остерегаемся, – честно признался Обренович.

– Так… Ну а что с теми «образцовыми немцами»?

– Я очень извиняюсь перед вашим сиятельством…

– Ничего, говорите мне все, – разрешил Мышецкий.

– Я так думаю, – сказал Обренович, – что немцы способны к освоению земли, когда устроят под собой кусочек своей Германии… И обязательно – при дороге! На бездорожье немец бессилен. Машины и батрацкий труд – вот на этом они и богатеют!

– Вы, – строго наказал Сергей Яковлевич, – ни в коем случае не давайте людей из своей деревни колонистам.

– Мы, евреи, не дадим. Но, смотрите, чтобы немцы не соблазнили бедняков из русских деревень…

«Шульц» Обренович провожал высокого гостя до околицы.

– Как вы назвали то пресное озеро? – спросил Мышецкий.

– Байкуль, ваше сиятельство…

На выходе из деревни Сергея Яковлевича окружили старики. Дети их, внуки, племянники учились и служили в городе, и стариков волновало положение в губернии: попросту говоря, они боялись еврейских погромов, которые нет-нет да и вспыхивали в южных городах империи.

– Пока я в Уренске, – успокоил их Сергей Яковлевич, – никаких антииудейских выступлений я не позволю…

И жужжащая дрезина снова покатила дальше – на юг, где в уютных ложбинах белели хутора колонистов. Совсем внезапно, словно по волшебству, круто начинаясь, вдруг побежало рядом с насыпью хорошее шоссе под сверкающим асфальтом. Где-то вдалеке пропылил многосильный немецкий «Пипп»; в безутешный горизонт пустошей врезались мачты телефонной связи между колонистскими хуторами.

– Остановите, – сказал машинисту Мышецкий.

Он развернул хлопающую на ветру карту губернии. Вот не ожидал: участки под переселенцев, отмеченные рукою Кобзева, уже были захвачены немцами. И такая злость подкатила под самое сердце!

Только не знал он – кого винить? Султана или сенат? Или эту ужасную российскую халатность и никудышество?

Выпрыгивая из дрезины под насыпь, Сергей Яковлевич вдруг подумал: «Наверное, султан Самсырбай потому и прячется в степях, что рыльце-то у него сильно в пушку».

– Сейчас вернусь, – махнул он машинисту издалека.

Хутор встретил его молчанием. Громадные заборы, возведенные на каменной кладке, окружали немецкую латифундию. Но что особенно поразило Мышецкого, так это обилие техники: весь двор был заставлен машинами. Новенькими, сверкающими, готовыми ринуться на русскую степь и в несколько лет безжалостно высосать из нее все живые соки.

– Нам бы это, – подумал он вслух. – А то сколько веков уже – только руки да штаны, свисающие с дряблого зада…

Над калиткой красовалась медная дощечка: «Участок № 14. Герр Хорзингер» (конечно, по-немецки). Сергей Яковлевич долго звонил, и на этот звонок заливались где-то овчарки. Угрюмая девица провела его в дом. Через приоткрытую дверь вице-губернатор видел развешанные по стенам портреты Вильгельма, Бисмарка и Мольтке.

– Вынесите, фрейлин, попить, – вежливо попросил Мышецкий. – Я давно уже блуждаю по степи и рад добраться до жилья…

Дверь в комнаты захлопнулась перед самым его носом. Он постоял, оглядывая домовитую обстановку, пока к нему не вышел сам владелец хутора Хорзингер – рослый пожилой немец, чем-то похожий обличьем на предводителя буров Крюгера.

– Зачем вы приехали? – хмуро спросил он.

– Я вице-губернатор…

– Я это знаю. Но что вам нужно?

– Я вице-губернатор, – повторил Мышецкий (на русских это всегда действовало безотказно).

Хорзингер пожал плечами и пропустил его внутрь. Сергей Яковлевич шагнул за порог и обомлел: вдоль стен висели – ба! – знакомые все лица: император Николай II, министр земледелия Ермолов и министр финансов Витте. Причем, перевернутый впопыхах, его императорское величество еще чуть-чуть заметно покачивался на гвоздике.

– Извините за вторжение, – понимающе улыбнулся Мышецкий. – Но меня к вам загнала жажда. Только жажда!

Служанка открыла бутылку с добротным «мюншенером». Наполнила кружку. Герр Хорзингер по-хозяйски расселся.

– Встаньте, – тихо произнес Мышецкий.

– Что?

– Встать!.. Я не разрешал вам садиться в моем присутствии.

Колонист оторопело вскочил.

– Вот так и будете стоять, пока я здесь! Это вам не Германия, и здесь вы не хозяин…

Сергей Яковлевич с удовольствием отхлебнул пива:

– Сколько имеете русских батраков?

– Семнадцать, герр… герр…

– Вице-губернатор, – подчеркнул Мышецкий, – советую помнить об этом. Извольте разговаривать по- русски. Ах, не можете?.. Когда вы наняли батраков?

– В конце прошлого месяца. Поверьте, господин губернатор, что в моей усадьбе они пользуются такими благами, каких не могли бы иметь у себя… Даже мой хлев кажется им раем!

– В это я верю… А сколько вы платили за десятину земли?

– Не знаю.

– То есть, – возмутился Сергей Яковлевич, – как это вы не знаете? Вы, собственник надела, не знаете, во что он вам обошелся?

Колонист вынужден был признаться:

– Дело в том, что перед отправлением в Россию меня вызвали в министерство…

– Какое министерство?

– Министерство имперских колоний…

– Вот как! Ну, и что же?

– И предложили во владение русскую землю…

– С целью?

– С целью насаждения цивилизации…

– Но министерство-то – колонизации, а не цивилизации?

– Я прибыл сюда как друг.

– Верно! – согласился Мышецкий. – Семнадцать друзей вы уже нашли для себя и поселили их в хлеву… Так? Ну а расчет за земельный надел?

– Расчет производится помимо меня!

Сергей Яковлевич долго сидел молча.

– Вы прибыли с семейством? – спросил наконец.

– Безусловно.

– Сколько лет вашим сыновьям?

– Девятнадцать и двадцать два.

– Превосходно! – Мышецкий поднялся из-за стола и перевернул портретик Николая обратно на Вильгельма. – Осенью пусть готовятся: они пойдут на военную службу…

– Это невозможно, – произнес немец со слезами в голосе. – Они германские подданные, им надо ехать служить в Саксонию кайзеру…