Сущев-Ракуса был явно доволен недогадливостью князя.

– Нет, – сказал он, – между вами и султаном киргиз­ской орды омбу-Самсырбаем!

Вот это был ход конем! Мышецкий даже не знал о существовании в губернии такого султана.

– В каких же чинах султан?

– Чин у него соответственный – прапорщика! – ответил жандарм. – Но вопрос о землях орды – это камень преткновения не только в Уренске, но и там… в сенате! Хочу предупредить, князь, что здесь легко сломать себе шею.

Сущев-Ракуса плеснул ему водочки, и Мышецкий сгоряча выпил. «Я, кажется, неловок, – подумал он. – А преосвященный прав: жандарма надобно держаться…»

– Петербург считает эти земли казенными, – сказал князь.

– Но, в силу обычая, принадлежащими киргизам, – добавил Аристид Карпович.

– Тогда выходит, что киргизы считают эти земли своей личной собственностью?

– Да, но эта собственность, в силу давней традиции, принадлежит казне так же, как и киргизам, – поправил жандарм.

– Казустика! – хмыкнул Мышецкий и стал прощаться.

На следующий день Сущев-Ракуса навестил вице-губернатора в присутствии, сказал ему:

– Князь! Я много думал, и мне нравится, что вы обратили внимание на землю. Я зла мужику никогда не желал, я люблю богатого мужика. И потому вы можете считать меня своим союзником. Но, честно признаюсь, что вклиниваться в многовековую распрю между ордой и сенатом не стану. И вам тоже не советую!

Было видно, что жандарм чего-то недоговаривает, и Сергей Яковлевич не стал настаивать на продолжении разговора. Аристид Карпович выложил перед ним текст расшифрованной телеграммы:

– Вот, князь, начальство опять мне поросенка подкладывает! Дела у Сережки Зубатого, после ссылки Шаевича, видать, неважные. Но, говорят, что и сам Плеве порядком взнуздался от Зубатова…

Вице-губернатор пригляделся через пенсне к мелким буковкам, пристегнутым сверху над цифровым кодом:

– Что сие означает? – удивился Мышецкий.

– Отсюда не видать. Виктор Штромберг… не знаю такого! Ну, что же. Пусть поболтает. К демагогии нам не привыкать!

Огурцов доложил, что некий господин Кобзев желает видеть вице-губернатора.

– Пусть подождет. Я сейчас занят.

Сущев-Ракуса прищемил Огурцова в дверях своим взглядом.

– Нет уж, – сказал жандарм, якобы уступая. – Пусть господин Кобзев входит. А я повременю, Сергей Яковлевич.

– Ну хорошо, – согласился Мышецкий. – Просите…

Аристид Карпович повернулся к стене, разглядывая карту, а Кобзев минут пять толковал Мышецкому свои мысли о разгрузке губернии от нашествия переселенцев.

– Советую, – говорил Иван Степанович, – посетить вам Свищево поле за городом. Это печальное место. Могилы следует убрать, благо их никто не посещает. Холерный барак раздвинуть пошире. Хорошо бы сложить печи, а в них – котлы…

Сергей Яковлевич слушал его на этот раз рассеянно, часто кивая с торопливой благодарностью:

– Спасибо, спасибо. Я разберусь… Да, да, конечно!

Кобзев направился к дверям, но Сущев-Ракуса остановил его неожиданным возгласом:

– Господин… Криштофович?

Кобзев остановился:

– Вам нельзя отказать в хорошей памяти, Аристид Карпович.

Жандарм очень спокойно вставил папиросу в тоненькую камышинку самодельного мундштука.

– Рад, – сказал он и смоченным на языке пальцем подклеил порванную папиросу. – Рад встретиться… А вы стали, видит бог, заправским статистиком?

– Да. А вы с тех пор, как я видел вас на Каре, уже стали полковником?

– Плодам созревать к осени.

– Иногда – и гнить, господин полковник!

Мышецкий заметил, что пальцы рук у него мелко трясутся, и он стистул их в непрошибаемые кулаки. Решил молчать – не вмешиваться.

– Кстати, господин полковник, – продолжил Иван Степанович, – хочу напомнить, что я прибыл сюда как… Кобзев!

Сущев-Ракуса весело рассмеялся:

– О, это вас не должно тревожить! Вы еще только подъезжали к Уренску, а я уже отметил ваше прибытие под той фамилией, под которой вам и следовало бы быть… Идите, господин Кобзев, или Криштофович, и прошу вас не делать глупостей, ибо (вы сами понимаете) вы находитесь у нас под строгим надзором.

– Я уже немолод, чтобы делать глупости, – ответил ему Кобзев.

Когда же двери за ним закрылись, Мышецкий сказал:

– Выходит, Аристид Карпович, я в какой-то степени виноват перед вами в том, что в губернии появился этот человек?

– Нет, князь. Криштофович теперь увлечен марксизмом, а этих мудрецов я пока не боюсь. Гораздо страшнее эсеры или анархисты. Вот тут я не всегда разбираюсь, где кончается революционер и где начинается преступник!

– Вы знаете Ениколопова? – спросил Мышецкий.

– Вадима Аркадьевича? – улыбнулся Сущев-Ракуса. – Конечно, мы частенько обедаем с ним в «Аквариуме»… Что ж, эсерище неглупый! Но я привык видеть революционеров более чистоплотными морально, нежели этот живодер из дворян.

«Значит, Борисяк где-то прав», – сообразил Мышецкий.

Аристид Карпович снова вспомнил о шифровке, похлопал себя по карману:

– Виктор Штромберг… Ну, ладно, ладно! «Демагогии не препятствовать». А мы – и не будем. Видать, горячий мужчина, так мы его на депо сосватаем – больно уж там все учеными стали!..

В этот день Мышецкому не терпелось вернуться домой. Вернулся – и сразу же кинулся на завалы книг, отыскал книжицу охранного отделения. Лихорадочно отыскивал: Криштофович… Криштофович – так, очевидно, зовется Кобзев в действительности.

Нашел, и узнал, что Иван Криштофович – из дворян Полтавской губернии. Проходил под кличками «Рубец», «Диоген» и «Дядя Ваня». В начале своей деятельности – бунтарь-одиночка, при арестовании неоднократно применял оружие. Последние годы от народничества отошел, увлекся учением Маркса; по всем приметам, очевидно, желает легализировать проповедь этого учения, но от легальных марксистов отстранен. Состоит под негласным надзором. Оторванный от общества – не опасен…

– Не опасен! – повторил Мышецкий и успокоился.

В субботу от Гостиного ряда, докрасна распаренная после бани, прошла компания в сибирках и чуйках, в лихо заломленных картузах, шлепая вразброд по лужам.

Возле окон губернского присутствия – спьяна или умышленно – компания вдруг задержалась, и гармоника визгливо пропела:

Кривоногий мужичонко, поддергивая штаны, выскочил вперед и прошелся вприсядку, загребая грязь бурыми сапогами:

Сергей Яковлевич терпеливо выстоял на балконе присутствия, пока компания не рассосалась по ближним трактирам.