если бы я служил вашим сиятельным коронам. Если я чего-либо еще и стою, так только потому, что служу всем немцам несчастной Германии...
Дело было уже в Петербурге. Александр особым “мемуаром” подтвердил правомочность Штейна, для которого общность интересов немецкой нации важнее обособленных желаний германских королей, принцев, епископов и герцогов.
Штейн ожидал приезда поэта Морица Арндта:
– У него зычный, как полковая труба, голос мейстерзингера, который и пропоет для немцев сигнал, зовущий к свержению тиранов! Арндт не станет ковыряться в дебрях мифологии. Этот парень с острова Рюген умеет говорить площадным языком, каким говорили с немцами Ульрих фон Гуттен и Томас Мюнцер...
Был конец августа, когда поэт Мориц Арндт, для маскировки переодетый купцом, прибыл из Праги в Петербург и сразу же приехал к Демуту, в номерах которого проживал Штейн. Штейна он застал среди русский друзей – Сергея Уварова, агронома Федора Шуберта и мореплавателя Крузенштерна.
– О, вот и вы! – обрадовался Штейн. – Садитесь и пишите. Пишите лишь то, о чем кричит душа и скорбит сердце...
Из-под пера Арндта родился “Soldaten Katechismus” (“Солдатский катехизис”), в котором поэт обращался к немецким солдатам, шагавшим по горящей русской земле:
В первые дни грозного 1941 года “Солдатский катехизис” поэта Арндта помог нашим пропагандистам в трудной борьбе с идеологией Геббельса. Но вчитайтесь еще раз в слова Арндта, и вам невольно вспомнятся известные слова: “Гитлеры приходят и уходят, а Германия, а немецкий народ остается...”
Штейн клал горячую руку на плечо Морица Арндта:
– Мы трудимся ради лучшего будущего! Сейчас самая простецкая песня о родине, которую станут распевать в казармах или в трактирах за кружкою пива, значит для Германии гораздо больше, нежели все ходульные драмы Шиллера и Клейста...
Они засылали Германию листовками, прокламациями, песнями и стихами, зовущими к борьбе за свободу, они призывали всех немцев повиноваться едино лишь голосу совести.
– Не будем забывать об Йорке, – часто напоминал Штейн...
Наполеону было доложено, что многие немцы перешли на сторону русской армии, императора охватила ярость.
– До чего же этот коварный византиец Александр любит возиться со всякой продажной сволочью! Но я жалею... да, мне очень жаль, что мерзавец Штейн не попался мне годом раньше. Ах, как мне хочется его расстрелять!..
Воспоминания Морица Арндта о России в 1812 году были переведены на русский язык лишь в 1871 году. Русские мемуаристы еще раньше запечатлели облик и разговоры Штейна, общение с которым было делом нелегким. Его высокий подвижный ум требовал от собеседника полной душевной отдачи, большой образованности и немалого красноречия. Штейн не терпел фальши и пустого фразерства, уважая в людях только прямоту характера и веру в конечную победу. Сам же он никогда не мыслил шаблонами, авторитетов для него не существовало... Когда горела Москва, в столичном обществе возникла растерянность, аристократы гадали, куда им бежать – в Оренбург или в Олонец, но Штейн в эти дни спокойно завтракал у Демута, говоря Арндту:
– Решают эту войну не царь, не аристократ, а – русские люди! Зарево горящей Москвы стоит, пожалуй, десяти испанских Сарагос, в дыму московского пожарища навсегда погасло для Наполеона волшебное солнце Аустерлица...
Иначе думали политики Европы! Наполеон уже покинул Москву, но австрийский канцлер Меттерних еще не верил в победу России, даже бегство императора в Париж не отрезвило его:
– Согласен, что Франция изнурена до предела, но ведь и армия Кутузова едва дотащила ноги до Немана; этот рубеж – последний шаг варваров к Европе, а в отступлении Наполеона из Москвы я усматриваю лишь хитрейший маневр гения, который скоро и окончательно погубит проклятую Россию...
В светских гостиных Петербурга Штейн рассуждал:
– Наполеон – это порочная смесь Талейрана с Жильблазом, но самое главное в его натуре... пошлость! Она блистательно сказалась еще в Египте, где он бросил всю армию ради спасения своей персоны, эта пошлость подтвердилась и в России, где он предельно выразил озабоченность о сохранении своей драгоценной шкуры... Вообще, – заключил Штейн, – Наполеон всегда был непревзойденным канальей!
В эти дни он был приглашен на обед к императрице Марии Федоровне, матери царя, урожденной принцессе Вюртембергской; радуясь, что теперь ей не надо бежать в Олонец или Оренбург, эта глупая матрона стала рукоплескать – со словами:
– Если хоть один француз выберется живым из России или пределов германских, я буду стыдиться называть себя немкой.
– Ваше величество, – вдруг поднялся над столом Штейн, разгневанный, – вы должны бы стыдиться не своего народа, а своих же братьев и племянников, которые давно продали свой народ и потащились вслед за Наполеоном против своей же родины – Германии и пошли против России, которая вас приютила...
Так разговаривать с монархами умел только Штейн!
Десятого ноября зима пришла в Петербург обильным снегопадом. Французы спасались бегством в сторону Вильны и Пруссии. “Наступает время, – писал Штейн, – когда моему народу следует подняться ради свободы. Пора показать миру, что не мы, немцы Германии, а немецкие монархи добровольно склоняли свои выи под чужестранным ярмом...” В декабре маршал Макдональд начал отводить французские войска из-под Риги, его прикрывал с тыла прусский корпус генерала Йорка. Была сильная метель, а на дорогах – гололедица, лошади совсем выбились из сил, волоча в постромках пушки и зарядные фуры.
Майор Антон фон Зейдлиц, адъютант Йорка, вдруг стал трясти своего генерала за рукав шубы:
– Не спите... впереди – русские! Вон-вон, вон они...
Навстречу им выехали всадники в добротных бекешах, один из них назвался генералом Иваном Дибичем:
– Стойте, генерал Йорк! Я буду говорить с вами начистоту. У вас, я знаю, хватит сил обрушить мои слабые войска, чтобы пробиться к Тильзиту, но... Подумайте о судьбе Пруссии!
Подле русского генерала – в свистящих полосах метели – маячила конная фигура прусского офицера.
– Кто рядом с вами? – крикнул Йорк из седла.
– Это я... Клаузевиц! – донеслось в ответ.
– А, черт побери! Вы уже спелись с врагами?
Пришпоренная лошадь вынесла Клаузевица вперед:
– Я сражаюсь заодно с русскими за свободу Германии, а за кого сражаетесь вы, генерал Йорк?
– Об этом стоит подумать, – отвечал Йорк и долго думал. – А если я опрокину вас всех к чертям? – вдруг крикнул он.
Но Дибич нагайкою указал на свою артиллерию:
– Видите пушки? Мы будем биться насмерть... Если кто из вас и доберется до Кенигсберга, так только на костылях.
– Не лучше ли войти в Пруссию с миром? – вопросил Клаузевиц. – Не лучше ли сразу решить, кто прав, кто виноват?..
На старой Пошерунской мельнице, что скрипела под ветром в окрестностях Таурогена (ныне это литовский городок Таураге), была подписана Таурогенская конвенция, решавшая судьбу Пруссии и будущее
