– Буду… буду! – кричал он, мотая головой. – Как вы не поймете, что буду?.. Я не могу теперь…

Долли подняла его голову, поцеловала в лоб.

– Вы… мужчины! – сказала она с презрением. – До чего же вы слабые создания… Легко быть смелым на войне, но попробовали бы вы быть смелым в будни! Нет, вы гордитесь своими рубцами и шрамами, полученными в дурацких бойнях, но когда случается беда, вы на коленях подползаете к нам… Зачем?

Карабанов встал.

– Я буду драться, – сказал он. – После Баязета мне убить человека – раз плюнуть! Прощайте, княжна. Вы удивительная женщина!..

Карабанов тут же отправился на почту и по дороге долго перебирал в памяти имена людей, на которых он мог бы положиться. И оказалось, что он знает только одного такого человека – барона Клюгенау, которому и отправил телеграмму следующего содержания:

«Вы любите наблюдать жизнь. Приезжайте скорее, и вы станете свидетелем необыкновенного зрелища. Всегда ваш Андрей Карабанов».

Клюгенау вскоре приехал. Выслушав подробности, он не сразу согласился играть роль секунданта.

– Я давно завидую мудрости древних, – сказал он. – Как было все хорошо и просто. Известный циник Крат однажды получил по морде. Выходя гулять, он стал навешивать на место синяка дощечку, на которой было написано: «В это место меня ударил Никодромос!» И все афиняне были на стороне циника, возмущаясь поступком Никодромоса. Что бы и вашему князю ограничиться привешиванием дощечки!..

– Не мудрствуйте, барон, лукаво. Ему теперь пришлось бы навешивать несколько дощечек.

Клюгенау крепко задумался:

– Да-а, это весьма прискорбно. Мне, честно говоря, не хотелось бы видеть вас в гробу, Карабанов… Однако я со своей стороны приложу все старания, чтобы вам, как писал Пушкин, было «приятно целить в бледный лоб!»…

В книгах, прочитанных в далеком детстве и снова встреченных уже в зрелом возрасте, всегда есть какая-то нежная прелесть, словно в первой любви. Карабанов до полуночи перечитывал стихи Ершова и завидовал дурачку Ивану – хорошо ему было скакать на своем Горбунке в сказочном царстве!

Но время уже близилось к рассвету, и дочитать альбом со стихами не было сил. Листанул его Андрей от конца и прочел последнее:

Это ему понравилось, он подчеркнул стихи ногтем и, поворачиваясь носом к стенке, сказал:

– Ничего… управлюсь!

Его разбудил Клюгенау:

– Вставайте, Карабанов, пора…

Наскоро умылся Андрей свежей водой, есть ничего не стал – на случай ранения в живот (Баязет его многому научил), и они спустились вниз, где ждала коляска.

– Не опоздаем? – спросил Андрей.

Его тревожило время: опоздай они всего на десять минут, и поединок может считаться проигранным, так как не явившийся в срок считается струсившим.

Клюгенау сладко зевал в ладошку:

– Успеем…

Дорога была пустынна. На травах лежала серебристая роса, в долинах тонкими волокнами расползался туман. За поворотом начиналась глубокая лощина, заросшая сосняком. Скоро они нагнали коляску, в которой ехал врач.

– Не надо спешить, – сказал доктор, – мы как раз поспеем. А вам, господин поручик, тревожиться тоже не стоит. Я забыл, когда последний раз лечил людей, – поверьте, вот уже скоро тридцать два года, как только выезжаю на дуэли. Пули я извлекаю с такой же легкостью, с какой вы их всаживаете один в другого.

На ровной зеленой лужайке, окруженной лесом, их уже ждали. Унгерн-Витгенштейн молча поклонился Карабанову и отошел в сторону. Оде де Сион, его секундант, сразу же начал проверять пистолеты из ящика Клюгенау.

Мишка Уваров тоже был здесь: сидя в коляске, кусал ногти, посматривал на всех подозрительно.

– Ехал бы ты, – сказал ему Карабанов. – А то еще, как свидетель, под церковное покаяние попадешь.

– Случайный свидетель не попадает, – ответил Мишка, как видно, знакомый с законами Российской империи о дуэлях.

Клюгенау, застегнутый на все пуговицы, с часами в руке, подошел к Андрею, присел на корточки, доставая пистолеты.

– По жребию, – сказал он неохотно. – Будете стреляться по жребию… Хотели сначала через шарф, да не рискнули. Не успеешь и дернуть, как в тебя влетит. Дистанция мала, да и порох не тот, что в старые времена!..

Пистолеты блеснули в его руках прохладной синевою.

– Приготовьтесь, Карабанов, сейчас начнем… Мой коллега уже толкует что-то с вашим противником! Кажется, ставит…

Дуэльный кодекс в России всегда совершенствовался со стихийной быстротой, и одно из его неписаных правил касалось ног секундантов, которые отмеряли дистанцию боя. Рекомендовалось выбирать для этого секунданта с большим шагом, но и Клюгенау и его коллега, Оде де Сион, были, как на грех, людьми низкорослыми, и тогда обратились к Уварову:

– Мишка, отшагай… Тебе ничего не будет. Ты случайный!

Карабанов показал на лужайку:

– Кажется, здесь наклон. Я буду стоять ниже?

Клюгенау близоруко сощурился и успокоил его:

– Нет. Это трава колеблется…

Голенастый Мишка Уваров вышагивал вдоль лужайки, широко раскорячивая ноги.

– Есть! – крикнул он издалека. – Вот отсюда…

– Сколько он насчитал? – встревожился Карабанов.

Клюгенау начал взводить курок:

– Пятнадцать…

– Так мало?

– Оскорбление действием, – пояснил барон.

– Погодите, еще будет жребий…

Оде де Сион отозвал к себе Клюгенау. Князь мирно беседовал с врачом о лечении истерии с помощью месмеризма. Мишка вернулся обратно в коляску, подмигнул Карабанову:

– Карабанчик, на стаканчик!

Андрей хлебнул вина, вытер рот и крикнул:

– Давайте скорее!..

Путаясь ногами в высокой мокрой траве, подошли секунданты.

– Жребий брошен, – сказал Оде де Сион. – Первый выстрел принадлежит вам, поручик Карабанов.

Стало тихо. Унгерн-Витгенштейн отошел от врата.

Клюгенау, поперхнувшись, сказал:

– Господа противники, просим к барьеру…

Нет, место здесь было ровное. Карабанов понял это только сейчас, когда встал к барьеру. Князь еще продолжал идти на свое место, и Андрей помахал рукою, разминая ее.

Барьер был отмечен фуражками.

В небе повис, пиликая песню, крохотный жаворонок.

– Условия боя, – объявил Клюгенау, – выстрел на сближении… Дистанция – пятнадцать шагов…

– Двадца-ать! – прокричал издалека Оде де Сион.

Клюгенау выругался: