дурачился, изображая из себя рекрута:

Пили в какой-то горной харчевне – бывшей буйволятне, широкой и просторной. Карабанов окунулся в разгул, как в былые времена, – беззаветно и бездумно. Хмелел он быстро, вино согнуло его надвое еще за столом. Хорошо лишь запомнил, как Мишка Уваров орал кому-то:

– Песельников сюда!

Вошли казаки. Здоровенные, мрачные. Волосы в скобку, как у приказчиков. Животы их, туго набитые казенной кашей, круто выпирали из-под ремней. Разом они распахнули свои волосатые пасти и дружно затянули:

Девки визжали от похабщины, но казаки свое дело твердо знали – довели песню до конца и, разом повернувшись, согласно топая сапожищами, маршем отправились в казармы. На их выпуклых грудях сверкали медали, полученные за «аллилуйю». Таких казаков в Баязете поручик Карабанов что-то не видывал.

Стало ему на миг немножко тошно. Но Мишка Уваров, подлец, тут же подлил ему чего-то, и Карабанов, словно в сизом чаду, видел взлетающие кверху женские ноги, слышал визг бабьей песни:

Последнее, что запомнилось ему в этой пьянке, так это черт, ласковый и хвостатый, которому он отдал все свои деньги, а потом заснул на теплом плече этого черта, раскисший и плачущий от какой-то обиды…

………………………………………………………………………………………

Утром Карабанов проснулся и увидел, что лежит рядом с чертом в возрасте примерно сорока лет, рыжим и вульгарным. Хвост действительно у черта имелся, пришитый к задней части серебристых рейтуз шантанной певички.

Андрей, плохо соображая, огляделся по сторонам, но где он находится, этого понять не мог и грубо растолкал черта кулаком в пышный бок.

– Эй, – сказал он, – как тебя?.. Проснись!

Женщина открыла слипшиеся глаза, мутно посмотрела на Карабанова.

– Господи, – сказала она, – никак приехали?..

Она скинула ноги с постели, прошлась по комнате. Чертов хвост с кисточкой на конце хлестал походя по углам мебели, стегал влево-вправо, и Карабанов не выдержал, рассмеялся:

– Скажи хоть, как зовут тебя?

– Здрасьте, мой милый, – огрызнулась женщина. – Вчера меня в Копенгаген к дипломатам звали ехать, а сегодня имечко вспомнить не можете! Да и зачем тебе имя? Уж не письма ли мне писать? Так у меня имен- то на всех вас хватит: сегодня одно, а завтра другое…

Она взяла кувшин с отбитым горлышком, жадно и долго булькала горлом. Карабанов сказал ей:

– Лопнешь! Остановись…

Женщина прикрикнула на кошку:

– Брысь, окаянная! – И поскребла у себя в голове пальцами. – Таких кавалеров-то, – сказала она, – как ты, не дай-то бог иметь… Надрался хуже сапожников, потом всех перестрелять грозился!

Карабанов невольно похолодел, что-то вспоминая.

– Не может быть, – сказал он.

– А как тебя казаки в коляску тащили? – равнодушно сказала женщина. – Тоже не помнишь? Я вон в суматохе даже платье свое там оставила – чертякой такой через весь город на позор кавалерам ехала!

– Ничего не помню, – сказал Карабанов, пощупав биение сердца: оно билось вяло и безразлично.

Мысль, что он тоже ехал через весь город в обнимку с этим рыжим чертом, показалась ему дикой, и он отмахнулся.

– Ладно, – сказал, вставая. – Ты деньги взяла?

– Сами дали. Мы не какие-нибудь, чтобы по карманам залазить…

Придя к себе домой, Карабанов застал в комнате все такого же свежего как огурчик, будто и не было вчерашней пьянки, Мишку Уварова.

– Карабанчик, – сказал он, – ты кабанчик!

– Иди к черту, – отругнулся Андрей.

– Да вот и не уйду… Вчера ты такого натворил, что одной аллокацией теперь не отделаешься!

– Что? – спросил Карабанов в растерянности.

– Князинька пришлет тебе секунданта. Приготовь своего, в ком ты уверен… Оде де Сион или я, наверное, будем судить за князя. Без крови не обойдется на этот раз, ибо обида была нанесена действием.

– Я? – спросил Андрей.

– Да плюнь ты, Карабанчик, – успокоил его Уваров. – Ты же знаешь, что князинька трус. Он уже с утра взял пистолеты и садит пулю за пулей по бутылкам. Боится тебя!..

Лакей подал письмо.

«Что вы там наглупили, безумный? – писала княжна Долли. – Сейчас же, по получении этой записки, явитесь ко мне».

Карабанов, вовлеченный в работу какого-то чудовищного жернова, в котором его мололо и перетрясало, явился к кузине.

Встретила она его такими словами:

– Дорогой мой друг, я весьма благодарна вам, что вы вчера вступились за мою честь. Но я вполне самостоятельна в своих поступках и могу обойтись без вашей неумной защиты.

– Позвольте, кузина. Вчера, я чувствую, произошло что-то такое, где было задето и ваше имя… Но при чем здесь я?

Княжна Долли брезгливо отряхнулась:

– Впрочем, вы были так пьяны… фи! А что касается моей любовной связи с князем Витгенштейном, так это позвольте мне самой решать… Да! Я была его возлюбленной. Но вам-то какое до этого дело?

«Что же я там натворил вчера?» – мучительно раздумывал Карабанов, а жернова крутились все быстрее, вовлекая его в свою работу, перетирая его в порошок…

Он посмотрел на кузину: она стремительно двигалась по комнате, ее крохотные ладошки, которым он всегда так умилялся, были злобно сведены в кулачки.

Наконец она села перед ним.

– Давайте думать, – сказала она.

– О чем думать?

– О вас, мой друг. Мы же ведь не чужие люди…

Легко сказать – начинайте думать, когда в голове нет ни одной мысли, только тупое отчаяние, словно стоишь перед высоченной стеной и знаешь, что под нее не подлезть, а тем более не перелезть.

– Скажите, – жалобно попросил Андрей, – неужели все это правда?

– Что?

– То, что вы… и князь?

– Да о чем вы говорите! – крикнула Долли. – Дело идет о вашей жизни, а вы о князе. Ведь не можете же вы ревновать меня к нему… Думайте, Андре! Думайте.

Андрей закрыл глаза и покачнулся.

– Я бы хотел вернуться в Баязет, – сказал он. – Как там было… хорошо!

– Надо вернуться в Петербург, – топнула княжна ногой. – Но – только не допустить дуэли…

– Зачем? – тупо спросил Карабанов.

– Не будете же вы драться?

Карабанов сначала сел против кузины, потом медленно опустился с кресла и подполз к Долли. Уронив голову в ее теплые колени, он расплакался.