— Джейкоб! — окликаю я. — Я не хотела тебя обидеть.
И лишь после того как он кивает, я понимаю, что повторила те же самые слова, которые Джейкоб сказал мне о Джесс Огилви.
За годы приступов, припадков и истерик я сдерживала Джейкоба, сидела на нем, держала, как вазу, — но никогда раньше не била. Я знаю неписаные правила: «Хорошие родители никогда не поднимают руку. Поощрение действеннее наказания». Однако одного-единственного мгновения разочарования хватило, чтобы понять: я не могу одновременно быть матерью, в которой он нуждается, и женщиной, которой хочу быть, — и как отрезало.
Неужели с Джейкобом произошло нечто подобное?
Вечером Оливер звонил четыре раза, но я не отвечала, когда на определителе высвечивался его номер телефона. Может быть, так я себя наказывала, а может, просто не знала, что сказать.
В начале третьего ночи дверь моей спальни приоткрылась. Я тут же села на постели, ожидая появления Джейкоба. Но вошел Генри. На нем были штаны от пижамы и футболка с надписью «Другого места как 127.0.0.1 не найдешь».
— Я заметил, что у тебя горит свет, — сказал он.
— Не спится?
Генри покачал головой.
— А тебе?
— Нет.
Он указал на край кровати.
— Можно?
Я подвинулась. Он присел, но не отводил взгляда от подушки за моей спиной.
— Знаю, — начала я, — это может показаться немного странным…
— Нет, просто теперь я сплю на левой стороне, как и ты. Интересно, как так получилось?
Я откидываюсь на изголовье кровати.
— Существует много вопросов, на которые у меня нет ответа.
— Я… не понял, из-за чего, собственно, весь сыр-бор, — деликатничает Генри. — Но слышал крики.
— Да. Бывали ночки и поспокойнее.
— Я должен извиниться перед тобой, Эмма. Во-первых, за то, что свалился как снег на голову. По крайней мере, я должен был спросить разрешения приехать. У тебя и без меня забот хватает. Похоже, я думаю исключительно о себе.
— К счастью, у меня большой опыт общения именно с такими людьми.
— Это второе, за что я хотел извиниться, — продолжает Генри. — Я должен был быть рядом все те ночи, когда раздавались крики, когда случались… приступы и все остальное, что является частью жизни Джейкоба. Сегодня в зале суда я узнал о нем больше, чем за все эти восемнадцать лет. Я должен был быть рядом, чтобы помочь в трудную минуту.
Я улыбаюсь.
— В этом мы не похожи. Я бы хотела, чтобы ты был здесь в радости. — Я смотрю поверх его плеча в коридор. — Джейкоб милый, смешной, такой умный, что иногда ставит меня в тупик. И очень жаль, что тебе не довелось узнать его таким.
Он протягивает руку поверх одеяла и пожимает мою.
— Ты хорошая мать, Эмма, — говорит он, и мне приходится прятать глаза, потому что я тут же вспоминаю о нашей ссоре с Джейкобом. Потом Генри спрашивает: — Убил он?
Я медленно поворачиваюсь к нему.
— А разве это имеет значение?
Я могу припомнить единственный случай, когда отругала Джейкоба. Ему тогда исполнилось двенадцать, и он не поздравил меня с днем рождения. Не подарил открытку, не приготовил подарка, даже не обнял, хотя всю неделю я усиленно ему намекала. Поэтому в тот вечер, приготовив ужин, я резче, чем обычно, поставила перед ним тарелку и стала напрасно ждать — как всегда! — что Джейкоб скажет «спасибо».
— А как насчет небольшой благодарности? — взорвалась я. — Почему не оценить то, что я для тебя делаю?
Сбитый с толку Джейкоб посмотрел в тарелку, потом на меня.
— Я готовлю тебе ужин. Складываю белье. Вожу тебя в школу и забираю оттуда. Ты когда-нибудь задумывался, зачем я это делаю?
— Потому что это твоя работа?
— Нет, потому что я люблю тебя, а когда любишь, делаешь для человека все, не ожидая благодарности.
— Но ты же ждешь благодарности, — упрекнул он.
Именно тогда я поняла, что Джейкобу никогда не постичь, что такое любовь. Он бы поздравил меня с днем рождения, если бы я прямо попросила об этом, но сделал бы это не от сердца. Нельзя заставить человека любить; любовь идет изнутри, а Джейкоб устроен по-другому.
Я помню, как выскочила из кухни и какое-то время сидела на крыльце при свете луны, который в действительности и светом-то не является, — так, слабое отражение солнца.
ОЛИВЕР
— Джейкоб, — говорю я, как только вижу парня на следующее утро, — нам нужно поговорить.
Я иду за ним через стоянку, чуть поотстав от остальных, чтобы поговорить с глазу на глаз.
— Вам известно, что нет специального термина для мужчины-шлюхи? — спрашивает Джейкоб. — Я имею в виду, есть жигало, но подразумевается, что он получает деньги в обмен…
— Довольно, послушай, — вздыхаю я. — Мне очень жаль, что ты нас застал. Но я не собираюсь извиняться за то, что мне нравится твоя мама.
— Я мог бы вас уволить, — говорит Джейкоб.
— Попробуй. Но все зависит от судьи, поскольку слушания по делу уже начались.
— А если он узнает о вашем непристойном поведении с клиентом?
— Она не мой клиент, — отвечаю я. — Мой клиент ты. В любом случае, мои чувства к твоей матери лишь придают мне решимости выиграть дело.
Он молчит.
— Я больше не буду с вами разговаривать, — бормочет Джейкоб и ускоряет шаг, пока почти бегом не пускается вверх по ступенькам в здание суда.
Ава Ньюкомб, судебный психиатр, ключевая фигура моей защиты. Если ей не удастся убедить присяжных, что из-за некоторых особенностей синдрома Аспергера Джейкоб мог убить Джесс Огилви, на самом деле не понимая, что поступает неправильно, — тогда Джейкобу грозит тюрьма.
— Доктор Ньюкомб, дайте юридическое определение невменяемости.
Она высокая, уверенная в себе, отличный профессионал — так и притягивает взгляд. «Пока, — думаю я, — все идет хорошо».
— Определение гласит: во время совершения деяния подсудимый не понимал, что хорошо, что плохо, вследствие серьезного умственного дефекта или заболевания.
— Вы не могли бы привести нам пример такого умственного дефекта или заболевания?
— Заболевания, связанные с психотической оторванностью от реальности, например шизофрения.
— Это единственное психическое заболевание, когда вступает в силу закон о невменяемости?
