— Именно.
— Вы хотите сказать, что у Джейкоба с этим проблемы? С пониманием того, когда на него сердятся?
— Да, исходя из того, что мне известно о синдроме Аспергера.
— Во втором упомянутом вами случае Джейкоб на спор обругал учителя, а потом напал на девушку, которая спровоцировала его, верно?
— Да.
— Разве Джейкобу не говорили, что нельзя использовать физическую силу при разрешении проблем?
— Разумеется, говорили, — отвечает психолог. — Он знал, что это школьное правило.
— Тем не менее нарушил его? — уточняет Хелен.
— Нарушил.
— Несмотря на то что, согласно вашим собственным показаниям, для Джейкоба чрезвычайно важно следовать правилам?
— Несмотря на это, — подтверждает миссис Гренвилл.
— Он вам объяснил, почему нарушил это правило?
Миссис Гренвилл медленно качает головой.
— Он сказал, что просто дал сдачи.
Хелен размышляет над сказанным.
— Вы также показали, миссис Гренвилл, что с тех пор как Джейкоб стал заниматься с наставником, в школе он не выходил из себя.
— Верно.
— По-видимому, он изливал свой гнев после школы, — говорит Хелен. — Вопросов больше нет.
Сегодня слушания по делу отложили рано, потому что у судьи Каттингса был запланирован визит к доктору. Когда последние зрители покидают зал, я собираю свои бумаги и запихиваю их в портфель.
— Что ж, — обращаюсь я к Эмме, — я бы хотел заглянуть к вам и обсудить, что ты будешь говорить в суде.
Краем глаза я замечаю, как к нам направляются Тео с Генри.
— Мне казалось, мы уже все обсудили, — многозначительно ответила Эмма.
Это правда. Но будь я проклят, если вернусь в свою контору, когда знаю, что Генри с ней под одной крышей!
— Никогда не мешает повторить, — замечаю я. — У нас две машины. Зачем вам всем тесниться в одной. Может быть, поедешь со мной?
Я смотрю Эмме прямо в глаза.
— Отличная идея! — отвечает она. — Джейкоб, может быть, и ты поедешь?
Вот так и получилось, что я плетусь в хвосте у арендованной Генри машины, рядом со мной, на пассажирском сиденье, Джейкоб — его удалось усадить сюда после небольшой истерики, потому что он предпочитает ездить на заднем сиденье, а в моем грузовичке такового не имеется. Он крутит радио, которое ловит только станции АМ-диапазона, потому что мой автомобиль настолько древний, что его, наверное, собрали еще при Моисее.
— Ты знаешь, почему станции АМ-диапазона лучше ловятся ночью? — спрашивает Джейкоб. — Потому что верхние слои атмосферы лучше отражают радиосигналы, когда солнце меньше разогревает своими лучами верхние слои атмосферы.
— Спасибо, — отвечаю я, — без этого я бы не заснул.
Джейкоб удивленно смотрит на меня.
— Правда?
— Нет, я шучу.
Он скрещивает руки на груди.
— Слышал бы ты себя в суде! Я не «догоняю» сарказм. Я сосредоточен только на самом себе. В любой момент я могу совершенно потерять голову, становлюсь сумасшедшим.
— Ты не сумасшедший, — возражаю я. — Просто я хочу, чтобы присяжные признали тебя с точки зрения закона невменяемым.
Джейкоб резко откидывается на спинку сиденья.
— Я не большой любитель навешивать ярлыки.
— Что ты имеешь в виду?
— Когда мне впервые поставили диагноз, мама испытала облегчение, потому что решила, что это как-то может помочь. Я вот о чем: учителя считают, что детям, которые читают книги, предназначенные ученикам на восемь классов старше, и делают сложные математические вычисления уже в третьем классе, не нужна специальная помощь, несмотря на то что они являются предметом постоянных насмешек. Диагноз помог мне получить ИУП, что по-своему хорошо, однако произошли изменения и в худшую сторону. — Джейкоб пожимает плечами. — Наверное, я ожидал, что со мной произойдет то же, что и с моей одноклассницей, у которой огромное красное пятно на пол-лица. К ней подходят и прямо спрашивают, что это такое, а она объясняет, что это родимое пятно и оно не болит. Точка. Никто не спрашивает, можно ли заразиться родимым пятном, как вирусом, никто не прекращает с ней играть из-за пятна. Но как только ты признаешься, что аутист, собеседник начинает говорить громче, как будто ты глухой. И то, за что раньше хвалили — необычайно острый ум или по-настоящему отличная память, — внезапно становится чертами, которые делают тебя еще более странным. — На мгновение он замолкает, потом поворачивается ко мне. — Не
Я не отрываю взгляда от дороги.
— Потому что лучше быть ребенком с синдромом Аспергера, чем человеком, который убил Джесс Огилви, — отвечаю я.
Остаток пути мы молчим.
Символично, что Генри появился в тот день, когда еда не была исключительно «по Аспергеру». Эмма приготовила бифштекс с печеным картофелем и подливкой и безглютеновые шоколадные пирожные. Если Генри и заметил отсутствие зеленых овощей — или, в данном случае, пищи не коричневого цвета, — он ничего не сказал.
— Значит, Генри, вы занимаетесь программированием? — начинаю я разговор.
Он кивает.
— Сейчас я занимаюсь тем, что интерпретирую расширяемый язык разметки для веб-приложений «укажи и щелкни» для Ай-пи-фона, что оживит четыре сотни современных американских этнических блюд, придаст им остроту китайских трав и специй.
Он начинает пятнадцатиминутную лекцию о компьютерном программировании, понятную лишь посвященным. Никто из нас его не слушает.
— Похоже, яблоко от яблони недалеко упало, — замечаю я.
— На самом деле я работаю на компанию «Эдоби»,[21] — замечает Генри.
Смеемся только мы с Тео. Интересно, а Генри кто-нибудь ставил диагноз?
— Вы женились второй раз, не так ли?
Я смотрю на Эмму.
— Да. У меня две дочери, — отвечает он и тут же добавляет: — Вдобавок, разумеется, к двум сыновьям.
— Разумеется, — подтверждаю я и разламываю пирожное пополам. — Когда вы уезжаете?
— Оливер! — одергивает меня Эмма.
Генри смеется.
— Все зависит от того, как долго продлится суд. — Он откидывается на стуле. — Эмма, ужин был
