Но я не отстраняюсь.
Я не хочу отстраняться.
— Я… я не знаю, что сказать, — бормочу я.
Глаза Оливера вспыхивают.
— «Из всех силков, расставленных в городах, расставленных по всему миру, она идет прямо в мои», — цитирует он.
Он не спешит, чтобы я понимала, что произойдет дальше. Он целует меня.
По решению суда я должна быть с Джейкобом. Я уже нарушила правила. Почему не нарушить еще одно?
Он прикусывает мою губу. Губы у него сладкие.
— Драже «Желе-бобы», — шепчет он мне на ухо. — Мой самый большой порок. После этого.
Я запускаю пальцы в его волосы. Они густые и золотистые, непокорные.
— Оливер… — выдыхаю я, когда он забирается мне под рубашку. Его пальцы пробегают по моим ребрам. — Я абсолютно уверена, что нельзя спать с клиентами.
— Ты не мой клиент, — отвечает он. — К Джейкобу я подобных чувств не питаю.
Он распахивает кардиган. Моя кожа пылает. Не помню, когда в последний раз ко мне относились как к священной музейной реликвии, которую разрешили потрогать.
Моя голова свесилась с дивана, мои лучшие намерения развеялись, когда его губы сомкнулись у меня на груди. Я поймала себя на том, что смотрю прямо в глаза Тору.
— Собака…
Оливер поднимает голову.
— Господи! — восклицает он, подскакивает, словно футбольный мяч, и одной рукой хватает Тора. — На твоей улице праздник!
Он открывает чулан, кладет на лежащую внутри подушку горку сахарных косточек, сажает туда Тора и закрывает дверь.
Он поворачивается ко мне. Я жду, затаив дыхание. Каким-то образом его футболка оказалась между подушек. У него широкие, сильные плечи, узкая талия, тело покрыто испариной. Он красив юношеской красотой, которую принимает как должное, даже не понимая, как ему повезло.
Я же, с другой стороны, лежу на жалком диване в тесной комнате с запертой в чулане ревнивой собакой, со всеми этими морщинками и веснушками и пятью лишними килограммами, от которых нужно избавиться…
— Не надо, — мягко просит Оливер, когда я пытаюсь прикрыться полами кардигана. Он садится на край дивана рядом со мной. — Иначе мне придется убить Тора.
— Оливер, ты мог бы иметь любую девушку, какую захотел. Твою ровесницу.
— Ты знаешь, что такое молодое вино? Виноградный сок. Есть вещи, которых необходимо дожидаться.
— Это заявление звучало бы более убедительно, если бы не исходило из уст человека, который только что опорожнил баклажку с безалкогольным напитком…
Он целует меня еще раз.
— Эмма, заткнись, черт побери! — по-дружески советует он и кладет свои руки на мои, которые держат полы жакета.
— Прошла целая вечность… — шепчу я, уткнувшись ему в плечо.
— Потому что ты ждала меня, — говорит Оливер. Он стаскивает с меня пижаму и целует мои ключицы. — Эмма. Что-то не так? — спрашивает он второй раз за ночь.
Только на этот раз я отвечаю отрицательно.
Наверное, я отвыкла от кровати огромных размеров. Когда каждое утро заправляешь лишь одну половину кровати, потому что вторая половина всегда остается нетронутой, — это ужасно давит на психику. Я никогда не пересекаю линию Мэйсона-Диксона[20] своего брака и никогда не сплю, даже изредка, на стороне Генри. Я оставляю эту половину для него — или того, кто занял бы его место.
Этим человеком во время грозы оказывался Тео, когда боялся. Или Джейкоб, когда болел и я не хотела оставлять его ни на минуту. Я убеждаю себя, что мне нравится свобода. Что я могу растянуться, если захочется, пусть даже я всегда сплю, свернувшись калачиком.
Именно поэтому я почувствовала себя спокойно и уютно, когда розовые пальцы утра коснулись простыни, которую ночью набросил на нас Оливер, и увидела, что он, прижавшись ко мне, свернулся калачиком: колени прижаты к моим ногам, рукой он обнимает меня за талию.
Я начинаю ворочаться, но, вместо того чтобы отпустить, Оливер лишь крепче обнимает меня.
— Который час? — бормочет он.
— Половина шестого.
Я поворачиваюсь к нему лицом, он не выпускает меня из объятий. На щеках и подбородке у него щетина.
— Оливер, послушай…
Он, прищурившись, открывает глаза.
— Нет.
— «Нет» означает, что ты не будешь слушать? Или ты не Оливер?
— Не хочу слышать, — отвечает он. — Это не было ни ошибкой, ни минутной слабостью — так это называется? И если ты станешь упорствовать, я дам тебе почитать особые условия нашего договора, набранные мелким шрифтом. Договора, который ты, кстати, подписала. Там прямо указано, что в гонорар входит оказание сексуальных услуг адвокату.
— Я собиралась пригласить тебя на завтрак, — сухо говорю я.
Оливер непонимающе смотрит на меня.
— Ой!
— Сегодня четверг. Коричневый четверг. Любишь рогалики без глютена?
— Я все люблю, — отвечает он и вспыхивает. — Кажется, я недвусмысленно дал это понять сегодня ночью.
Раньше я просыпалась по утрам, лежала в постели, и первые тридцать секунд казалось, что мои мечты могут осуществиться, но потом я вспоминала, что нужно вставать и готовить завтрак в соответствии с цветовым кодом, и гадала, удастся ли прожить день без перемен, шума и социальных головоломок, которые спровоцируют приступ. У меня было тридцать секунд, когда будущего я ждала с предвкушением, а не боялась.
Я обхватываю Оливера за шею и целую. Пусть даже через четыре с половиной часа начнется судебное заседание, пусть я должна торопиться домой, пока Джейкоб не обнаружил моего отсутствия; и пусть я еще сильнее запутала все своим поступком… Я решила растянуть эти тридцать секунд блаженства в одно долгое прекрасное мгновение.
Четыре слова: место, где живет надежда
Если это случилось… может быть, и остальное сбудется.
Он кладет руки мне на плечи и нежно отстраняется.
— Ты даже представить не можешь, как мне трудно от тебя оторваться, — говорит Оливер. — Но мне нужно написать вступительную речь, а мать моего клиента… невероятно требовательная особа.
— Я не шучу, — отвечаю я.
Он садится, достает мою пижаму, на которой лежал, и помогает мне натянуть ее через голову.
— Мне тоже не до шуток, — замечает он.
Мы одеваемся, потом Оливер освобождает Тора из заточения и пристегивает поводок к его ошейнику, предлагая проводить меня домой. В этот утренний час на улице мы одни.
