Мама сказала, что полчаса поговорит с доктором Ньюкомб, однако прошло уже сорок две минуты, а она до сих пор не вернулась в приемную.

Мы здесь, потому что так сказал Оливер. Несмотря на то что ему удалось добиться для меня всех этих уступок, несмотря на то что эти уступки помогут доказать присяжным мою невменяемость (не спрашивайте меня чем, но умопомешательство и недееспособность, равно как и чудаковатость, — не одно и то же), мы должны встретиться с психиатром, в чьи обязанности входит убедить присяжных отпустить меня из-за синдрома Аспергера, которым я страдаю.

Наконец — на шестнадцать минут позже, чем обещала мама, когда я уже начал потеть и во рту пересохло, потому что я подумал: «Мама забыла обо мне, и я навсегда останусь в этой крошечной приемной!» — доктор Ньюкомб открывает дверь.

— Джейкоб, — улыбается психиатр, — может, войдешь?

Это очень высокая женщина с большой прической и гладкой бархатистой кожей цвета темного шоколада. Зубы ее блестят, как фары, и я невольно на них таращусь. Мамы в кабинете нет. Я чувствую, как к горлу подступает мотив.

— Где моя мама? — спрашиваю я. — Она сказала, что вернется через полчаса, а прошло уже сорок семь минут.

— Беседа длилась чуть дольше, чем ожидалось. Мама ушла через запасной выход, она ждет тебя на улице, — говорит доктор Ньюкомб, как будто читая мои мысли. — Только что, Джейкоб, мы очень мило побеседовали с твоей мамой. И с доктором Мурано.

Психиатр садится и предлагает мне сесть напротив. Кресло обито полосатой тканью, как зебра, а зебры мне не очень нравятся. Узоры вообще вызывают у меня неловкость. Каждый раз, глядя на зебру, я не могу решить, то ли она черная с белыми полосками, то ли белая с черными. От этого я теряюсь.

— Моя задача — обследовать тебя, — говорит доктор Ньюкомб. — Я должна предоставить в суде отчет, поэтому все, что ты скажешь, не является конфиденциальным. Ты понимаешь, что это означает?

— Конфиденциальный — значит, намеренно сохраняемый в тайне, — отбарабанил я и нахмурился. — Но вы же врач?

— Да, психиатр, как доктор Мурано.

— Тогда все сказанное мною охраняется особым правом, — возражаю я. — Врачебной тайной.

— Нет, тут особый случай. Я сообщу другим людям все, что ты скажешь, потому что идет судебное заседание.

Эта процедура начинает нравиться мне все меньше: я не только вынужден беседовать с незнакомым психиатром, но она еще и намерена разболтать всем о нашей беседе.

— В таком случае, я лучше поговорю с доктором Мун. Она никому не выдает мои секреты.

— Боюсь, у тебя нет выбора, — отвечает доктор Ньюкомб, потом внимательно смотрит на меня. — А у тебя есть секреты?

— У каждого есть секреты.

— От этого тебе иногда становится неуютно?

Я сажусь на краешек кресла, чтобы не касаться спиной этой безумной зигзагообразной ткани.

— Иногда, возможно.

Она закидывает ногу на ногу. Они у нее очень длинные, как у жирафа. Жирафы и зебры. А я слон, который не может забыть.

— Джейкоб, ты отдаешь себе отчет в том, что в глазах закона ты поступил неправильно?

— У закона нет глаз, — отвечаю я. — Есть суды и судьи, свидетели и присяжные, но глаз нет.

Интересно, где Оливер откопал этого психиатра, если уж говорить начистоту?

— Ты понимаешь, что поступил неправильно?

Я качаю головой.

— Я все сделал правильно.

— Почему ты так думаешь?

— Я следовал правилам.

— Каким правилам?

Я бы рассказал ей больше, но она поделится с остальными, а это значит, что неприятности будут не только у меня. Я понимаю, она ждет от меня объяснений, она даже подалась вперед. Я вжимаюсь в кресло. Это означает коснуться изображения зебры, но я выбираю меньшее из двух зол.

— «Я вижу мертвых».

Доктор Ньюкомб не сводит с меня глаз.

— Это из «Шестого чувства», — говорю я.

— Я знаю, — отвечает она и склоняет голову набок. — Ты веришь в бога, Джейкоб?

— Мы не ходим в церковь. Мама говорит: в ней корень зла.

— Я не спрашиваю, что твоя мама говорит о религии. Меня интересует, что ты о ней думаешь.

— Я о ней не думаю.

— А правила, о которых ты упомянул? — спрашивает доктор Ньюкомб.

Мы сменили тему разговора?

— Ты знаешь, что существует закон: нельзя убивать людей?

— Да.

— Как ты думаешь, убить человека неправильно? — задает вопрос доктор Ньюкомб.

Разумеется, но я не могу это сказать. Не могу сказать, потому что признать это правило — значит, нарушить другое. Я встаю и начинаю ходить по кабинету, переваливаясь с носка на пятку, потому что иногда это помогает синхронизировать работу остальной части мозга и тела.

Но я молчу.

Тем не менее доктор Ньюкомб сдаваться не намерена.

— Когда ты находился в доме Джесс в день ее смерти, ты понимал, что нехорошо убивать людей?

— «Я не плохой, — цитирую я, — просто судьба такая».

— Мне необходимо знать ответ на этот вопрос, Джейкоб. В тот день, когда ты находился в доме у Джесс, ты понимал, что поступаешь неправильно?

— Нет, — тут же отвечаю я. — Я следовал правилам.

— Ты передвигал тело Джесс? — спрашивает психиатр.

— Я воссоздавал место происшествия.

— Зачем ты уничтожил улики в доме?

— Потому что человек должен за собою убирать.

Доктор Ньюкомб делает пометки для себя.

— За пару дней до смерти Джесс у вас вспыхнула ссора во время занятия, верно?

— Да.

— Что она тебе сказала?

— «Исчезни».

— Тем не менее ты пришел к ней во вторник?

Я кивнул.

— Да. У нас была назначена встреча.

— Джесс явно была тобой недовольна. Зачем ты пришел?

— Люди всегда говорят не то, что думают, — пожимаю я плечами. — Например, когда Тео велит мне «взять себя в руки», это не значит, что мне нужно обхватить себя руками, а просто успокоиться. Я решил, что так же поступила и Джесс.

— Как ты отреагировал на слова жертвы?

Я качаю головой.

— Не понимаю, о чем вы говорите?