пробьются сквозь пятое измерение и не добьются своего.
Позже я сидела в футболке Генри, а он сжимал меня в объятиях. Мы включили телевизор и без звука смотрели программу о приматах из Конго. Генри кормил меня кусочками куриной грудки в панировке (из детского меню), а я думала, каким мудрым было мое решение узнать Генри получше. Глупые футболки, ящики с картинками из «Звездных войн», в которых он хранил кофе, его манера отводить взгляд от женщины — под этой оболочкой скрывался человек, который прикасался ко мне так, будто я сделана из хрусталя. Который иногда с такой силой сосредоточивался на мне, что приходилось ему напоминать: занимаясь любовью, нужно еще и дышать. В то время я подумать не могла, что Генри сможет полюбить кого-нибудь, кроме меня, — даже собственного ребенка. Я никогда и представить не могла, что страсть между нами сплетется в замысловатые нити генетического кода Джейкоба и превратится в бурю, в ураган, который сломает его корни и превратит в аутиста.
Когда я схожу с самолета, Генри уже ждет меня. Подхожу к нему и неловко останавливаюсь на расстоянии вытянутой руки. Я подаюсь вперед, чтобы обнять его, но он как раз отворачивается к табло, и мне остается обнимать воздух.
— Он приземляется через двадцать минут, — сообщает Генри.
— Отлично, — отвечаю я. — Это отлично. — И смотрю на бывшего мужа. — Мне на самом деле очень неловко.
Генри не сводит взгляда с пустого коридора за защитным барьером.
— Эмма, ты мне наконец объяснишь, что происходит?
Целых пять минут я рассказываю ему о Джесс Огилви, об обвинении в убийстве. С уверенностью утверждаю, что бегство Тео как-то связано с этим. Закончив, я слушаю объявление для пассажира, чей самолет вот-вот взлетит, потом набираюсь смелости и смотрю Генри в глаза.
— Джейкоба судят за убийство? — дрожащим голосом спрашивает он. — И ты ничего не сказала?
— А что бы ты сделал? — огрызаюсь я. — Прилетел бы в Вермонт, чтобы стать нашим рыцарем- заступником? Что-то я в этом сомневаюсь, Генри.
— А если это появится в местных газетах? Как я должен объяснить дочерям, семи лет и четырех, что их сводный брат убийца?
Я отшатываюсь, как будто он отвесил мне оплеуху.
— Сделаю вид, что просто не слышала твоих последних слов, — бормочу я. — И если бы ты на самом деле знал своего сына, если бы проводил с ним время, а не просто каждый месяц отделывался чеками, пытаясь успокоить совесть, ты бы верил в его невиновность.
На скулах у Генри заиграли желваки.
— А ты помнишь, что случилось в нашу пятую годовщину?
Для меня то время, когда мы опробовали все способы лечения и все лекарства, чтобы заставить Джейкоба вновь контактировать с внешним миром, — темное пятно.
— Мы пошли в кино. За долгие месяцы мы впервые остались одни. И вдруг по проходу подошел какой-то человек, нагнулся и заговорил с тобой. Через минуту ты ушла с ним. Я сидел и думал: «Кто, черт побери, этот парень? И почему моя жена ушла с ним?» Я пошел за тобой в фойе. Оказалось, что это отец нашей няни, он работал еще и в группе спасателей. Перепуганная Ливви позвонила ему, потому что Тео истекал кровью. Он примчался, наложил на рану малыша повязку, а потом пришел за нами.
Я уставилась на Генри.
— Я совершенно этого не помню.
— Тео наложили на бровь десять швов, — продолжал Генри, — потому что Джейкоб разозлился и, когда Ливви на секунду отвернулась, перевернул стульчик для кормления.
Теперь я вспомнила. Мы в панике прибегаем домой. У Джейкоба приступ, а Тео истерически плачет. Над левым глазом шишка размером с его кулачок. Генри отправляется в больницу, я остаюсь успокаивать Джейкоба. Неужели можно вычеркнуть что-то из памяти, переписать историю?
— Поверить не могу, что забыла об этом случае, — едва слышно говорю я.
Генри отворачивается.
— Ты всегда видела лишь то, что хотела видеть, — отвечает он.
А потом мы оба видим нашего сына.
— Что за черт? — восклицает Тео.
Я скрещиваю руки на груди.
— Именно это я и хотела спросить.
Странно находиться в аэропорту и не отмечать встречу или отъезд. Еще удивительнее сидеть на заднем сиденье машины Генри и слушать, как он болтает с Тео, будто тот не понимает, что в некотором смысле вот-вот разорвется бомба.
Когда Тео пошел в аэропорту в туалет, у Генри возник план.
— Дай-ка я с ним поговорю, — попросил он.
— Он не станет тебя слушать.
— Он убежал от тебя ко мне, — возразил Генри.
Автострады здесь белые, как кость, и чистые. Ни одной трещины от замерзших вздутий, как в Вермонте. Блестящие, радостные и новые. Неудивительно, что Генри здесь нравится.
— Тео, — спрашиваю я, — о чем ты думал?
Он поворачивается ко мне.
— Хотел поговорить с папой.
В зеркале заднего вида мы с Генри встречаемся взглядом. «Я же тебе говорил!».
— Ты не знаешь о существовании телефона?
Но сын не успевает ответить. Генри тормозит на подъездной аллее. Крыша его дома покрыта испанской черепицей, на лужайке перед ним — пластмассовый детский домик для принцесс. В груди у меня защемило.
В двери показывается Мэг, новая жена Генри.
— Слава богу! — восклицает она, когда замечает на переднем сиденье Тео, и хлопает в ладоши.
Это миниатюрная блондинка с жемчужными зубами и крошечным конским хвостом. Генри подходит к жене, и мне приходится самой вытаскивать сумку из багажника. Они стоят рядом, голубоглазые и русоволосые, образчик типичной арийской семьи.
— Тео, — по-отцовски (хотя слишком поздно) зовет Генри, — идем в библиотеку, поговорим.
Я хотела бы ненавидеть Мэг, но не могу. Она снова удивляет меня: берет под руку и заводит в дом.
— Ты, должно быть, ужасно переволновалась, — говорит она. — Я бы точно с ума сошла от волнения.
Она предлагает мне кофе и кусок лимонного пирога с маком. Тем временем Тео с Генри скрылись в недрах дома. Интересно: у них всегда есть пирог? Она из тех матерей, которые считают, что на кухонном столе всегда должен лежать домашний пирог? Или она просто засунула его в духовку, после того как Генри сообщил о моем приезде? Не знаю, что меня огорчает больше.
Ее — ну и Генри, конечно, — дочери врываются в гостиную, чтобы взглянуть на меня. Они настоящие феи, маленькие белокурые волшебницы. На одной розовая балетная пачка с блестками.
— Девочки, — говорит Мэг. — Познакомьтесь с миссис Хант.
— Эммой, — автоматически поправляю я. Интересно, что эти малышки подумают о незнакомке с такой же, как у них, фамилией? Как Генри им это объяснил?
— Это Изабелла, — представляет Мэг, едва прикасаясь к макушке той, что повыше. — А это Грейс.
— Добрый день, — в унисон говорят они. Грейс засовывает палец в рот.
— Привет, — отвечаю я, не зная, что еще сказать.
Чувствовал ли Генри, что в его второй жизни наступил некий баланс, раз вместо двух сыновей у него родилось двое дочерей? Грейс тянет маму за рубашку и что-то шепчет ей на ухо.
