Неожиданно она разворачивается к двери, в проеме которой стоит Оливер.

Он переминается с ноги на ногу — чужой в собственном доме. После некоторого раздумья он тянется ко мне и целует в щеку.

— У меня неприятные новости, — улыбается он.

Каждый раз, когда я смотрю на мужа, он действует на меня одинаково: успокаивающе. Он очень красив для человека, много времени проводящего на свежем воздухе, — у него загорелая (цвета кофе с молоком) кожа, гладкая, как бархат, а не сухая и огрубевшая. У него сияющие глаза (как будто краска еще не высохла) и большие сильные руки. Когда я вижу его в дверях, то не чувствую ни страсти, ни возбуждения. Не помню, чтобы когда-нибудь испытывала эти чувства. В его присутствии мне становится уютно, как в любимых туфлях.

Я улыбаюсь ему в благодарность за это затишье перед бурей.

— Папа, не нужно ничего объяснять. Я так и знала, что ты не останешься на мой день рождения.

Оливер с улыбкой смотрит на меня, словно говоря: «Видишь? И нечего делать из мухи слона». Потом поворачивается к Ребекке и произносит:

— Прости, малышка. Но ты же понимаешь: всем будет лучше, если я уеду.

— Кому это «всем»? — Я удивляюсь, что произношу это вслух.

Оливер поворачивается ко мне. Его взгляд становится бесстрастным и невозмутимым, как будто он смотрит на незнакомого человека в метро.

Я снимаю туфли на каблуках и беру их в правую руку.

— Забудь. Ерунда.

Ребекка, возвращаясь в гостиную, касается моей руки.

— Да, все нормально, — многозначительно шепчет она.

— Я искуплю свою вину, — обещает Оливер. — Вот увидишь, какой ты получишь подарок на день рождения!

Кажется, Ребекка его не слышит. Она включает телевизор погромче и оставляет меня с мужем наедине.

— Что ты ей собрался подарить? — спрашиваю я.

— Не знаю. Что-нибудь придумаю.

Я по привычке — как всегда, когда разговариваю с Оливером, — сжимаю кулаки и поднимаюсь наверх. На первом же пролете я оборачиваюсь и вижу, что муж идет за мной. Я хочу поинтересоваться, когда он уезжает, но с губ срывается неожиданное проклятие.

— Будь ты проклят! — произношу я и совершенно при этом не шучу.

От прежнего Оливера мало что осталось. Впервые я увидела его на Кейп-Коде, когда мы с родителями ожидали паром через пролив Виньярд. Ему было двадцать лет, он работал в океанографическом институте Вудс-Хоул. У него были прямые белокурые волосы, челка падала на левый глаз. От него пахло рыбой. Как и любая нормальная пятнадцатилетняя девчонка, я увидела его и стала ждать, когда запорхают бабочки, но этого не произошло. Я стояла столбом у причала, где он работал, в надежде, что он меня заметит. Я не знала, что как-то должна обратить на себя его внимание.

Так все могло бы и закончиться, но только когда через два дня мы вернулись на пароме, он опять сидел на пристани. На сей раз я была поумнее. Бросила за борт свою сумочку, рассчитывая, что ее отнесет течением в его сторону. Еще через два дня он позвонил мне домой, сказал, что нашел мою сумочку и хотел бы вернуть ее владелице. Когда мы начали встречаться, я сказала маме с папой, что нас свела судьба.

Тогда он изучал фауну водоемов, которые затапливались во время приливов, и я слушала его рассказы о моллюсках и морских ежах и о целых экосистемах, которые разрушаются по прихоти одной океанской волны. Тогда Оливер так и сиял, когда делился своими морскими открытиями. Теперь же он радуется только тогда, когда запирается в своем маленьком кабинете и в одиночку изучает собранный материал. К тому времени, как он поделится своими открытиями с остальным миром, он превращается из Оливера в доктора Джонса. А раньше я была первой. Сегодня же я даже не пятая в списке.

На втором лестничном пролете я поворачиваюсь к Оливеру.

— И что ты будешь искать?

— Где?

— В Южной Америке.

У меня чешется спина, но я не могу туда дотянуться, Оливер чешет мне спину.

— Место, где спариваются в зимний период. Киты, — отвечает он. — Горбачи.

Как будто я тупая! Я бросаю на него укоризненный взгляд.

— Я бы рассказал тебе, Джейн, но это слишком сложно.

Педантичный засранец!

— Хочу тебе напомнить, что я тоже закончила университет, и я усвоила одну вещь — любой человек способен понять что угодно. Нужно только знать, как правильно преподнести информацию.

Я замечаю, что прислушиваюсь к собственным словам так, как учу это делать своих учеников: пытаясь уловить, где происходит модуляция. Такое впечатление, что я со стороны наблюдаю за этим странным одноактным представлением между эгоцентричным профессором и его полоумной женой. И меня в некотором роде удивляет поведение Джейн, той Джейн, которая должна была бы уступить. Джейн слушает Оливера. У меня такое ощущение, что это не мой голос. Это не я.

Я знаю этот дом как свои пять пальцев. Знаю, сколько нужно преодолеть ступенек, чтобы подняться наверх, знаю, где потерся ковер, знаю, где искать на перилах вырезанные Ребеккой все наши инициалы. Ей было десять, когда она поковыряла ножом перила, — наша семья навсегда оставила о себе след.

Шаги Оливера затихают в кабинете. Я иду дальше по коридору в нашу спальню и бросаюсь на кровать. Пытаюсь придумать, как же отпраздновать день рождения Ребекки. Может быть, пойти в цирк? Но это слишком по-детски. Ужин в «Цирке», поход по универмагу «Сакс» — все это уже было раньше. Поехать в Сан-Франциско, или в Портленд, штат Орегон, или в Портленд, штат Мэн, — не знаю, что выбрать. Честно признаться, я не знаю, что хочет моя собственная дочь. В конце концов, что я сама хотела в пятнадцать лет? Оливера.

Я раздеваюсь, вешаю костюм на плечики. Когда открываю платяной шкаф, обнаруживаю, что нет коробок с моей обувью. Вместо них стоят коробки с надписанными датами: материалы исследования Оливера. Он уже заполонил такими коробками свой шкаф — свою одежду он складывает в бельевой шкаф в ванной. Мне плевать, где сейчас мои туфли. По-настоящему бесит то, что Оливер посягнул на мою территорию.

Я поднимаю тяжелые коробки — даже не думала, что обладаю такой силой, — и швыряю их на пол спальни. Их больше двадцати. В них карты, диаграммы, в некоторых — расшифровка записей. Когда я поднимаю очередную коробку, она рвется снизу и содержимое, словно гуси, летит к моим ногам.

Оливер слышит грохот. Он входит в спальню как раз в тот момент, когда я выстраиваю стену из этих коробок за дверью нашей комнаты. Стена из коробок выше его колен, но ему удается через них переступить.

— Извини, — говорю я, — но этого здесь не будет.

— В чем проблема? Твои туфли в ванной под раковиной.

— Послушай, дело не в туфлях. Это моя территория. Я не хочу, чтобы ты занимал мой шкаф. Мне не нужны твои кассеты с песнями китов, — я ударяю по ближайшей коробке, — твои записи о китах. Не нужны твои киты. И точка. В моем шкафу.

— Не понимаю, — негромко бормочет Оливер, и я знаю, что обидела его.

Он прикасается к ближайшей от моей правой ноги коробке, молча осматривает ее содержимое, эти торчащие из нее бумаги, проверяет их сохранность с той неприкрытой нежностью, которую я не привыкла видеть по отношению к себе.

Несколько минут каждый тянет одеяло на себя: я беру коробку и выставляю ее в коридор, а Оливер поднимает ее и заносит назад в спальню. Краем глаза я замечаю Ребекку — тень за стеной из картонных коробок в коридоре.

— Джейн, — говорит Оливер, откашлявшись, — хватит уже!

Я завожусь с полоборота. Хватаю бумаги из разорванной коробки и бросаю их в Оливера. Он уклоняется, как будто в него летит нечто весомое.