машину на стоянке и иду к воде.

Куда ни кинь взгляд — всюду вода. Глубокая и спокойная, мраморно-голубая с небольшой рябью, какую можно увидеть только в Великих озерах. Что ж, это можно назвать океаном. Я сажусь на берег, снимаю туфли и носки. Откинувшись назад, пытаюсь представить, как в центре этого озера появляется на поверхности кит — белый с черным, как в кино. Потом я прислушиваюсь к ветру и представляю, что это не ветер, а неистовый всплеск, с которым киты разрывают водную гладь, а затем глухой, хорошо различимый стон через дыхало. Солнце на своем пути к горизонту отбивает четкий ритм. «Какой день!» — думаю я. Какой день!

Хорошенько подумав, я подворачиваю штаны и снимаю рубашку, туфли и носки оставляю на берегу. Вхожу в воду, намокшие штаны липнут к бедрам. Я ныряю и изо всех сил плыву к тому месту, где представлял себе кита.

Удивительно, но вода в этом озере соленая. Она соленая на вкус, как в океане, по ощущениям такая, как в океане, и держит на поверхности, как в океане. Есть места, где, наверное, очень глубоко. Дети играют на берегу, но я останавливаюсь и иду по воде туда, где почти никого нет. Убираю волосы с лица и окидываю взглядом берег. Отдыхающие уже расходятся; время к ужину. Мне тоже пора уходить, где-то снять номер, чтобы завтра выехать пораньше. Куда бы ни пришлось ехать.

Я плыл по течению лицом вниз, а потом изогнулся и нырнул головой вперед ко дну озера. Хотелось посмотреть, что там: жгучие кораллы, или актинии, или даже белобрюхие акулы и континентальные рифы. Я неистово работаю ногами, пока из-за давления барабанные перепонки не угрожают лопнуть. На этой глубине единственное, что я вижу, — это мутная чернота. Я разворачиваюсь, плыву наверх, с силой кита разрываю водную гладь и судорожно вдыхаю воздух.

Биплан опускается слишком низко к поверхности воды, а потом летит в сторону солнца. Я с облегчением понимаю, что солнце, на которое смотрят Джейн с Ребеккой, где бы они ни находились, и солнце, на которое смотрю я, — одно и то же. На мгновение самолет зависает в небе подобно железному орлу. Что ж, думаю я, по крайней мере, не нужно волноваться о том, что они могут выехать из страны. Что бы ни случилось, Джейн никогда бы не посадила Ребекку в самолет.

После авиакатастрофы мы какое-то время возили Ребекку на местный военный аэродром, где организовывали программы для тех, кто боится летать. По сути, они были направлены на коррекцию поведения: участники сначала совершали какие-то простые предваряющие действия, а потом доходили и до самого полета. Первый шаг — приехать в аэропорт, просто осмотреться. На следующей неделе отдаешь свой билет на регистрацию. Затем сидишь в терминале, потом выходишь посмотреть на самолет. Дальнейшие успехи достигались мало-помалу: взойти по трапу самолета (две недели), войти на борт (две недели), час просидеть в стоящем самолете (четыре недели). В конечном счете самолет взлетал и совершал пятнадцатиминутный полет вокруг залива.

Хотя Ребекка была еще маленькая, мы записали ее на программу по рекомендации психиатра. Врач сказала, что подобные события сильнее всего пугают детей, даже несмотря на то, что мы можем не замечать видимых признаков. Полностью восстановившийся ребенок может однажды замкнуться из-за неосознанного страха перед полетом. Поэтому Ребекка (кстати, самая юная) стала посещать уроки преодоления фобии. Она была всеобщей любимицей, остальные женщины боролись за то, чтобы поддержать ее и удостовериться, что с ней все в порядке, что она понимает указания. Сама Ребекка против повышенного внимания не возражала. После выписки из больницы «Ди-Муан» она ни словом не обмолвилась об инциденте, не было ни одного намека на то, что она пережила катастрофу, и, следуя ее примеру, мы тоже не поднимали эту тему. Мы сказали ей, что эти занятия — специальная забава, ну, как другие девочки ходят на балет или уроки музыки. Туда ее возила Джейн, я обычно был занят на работе.

Я был в экспедиции, когда на второй неделе, во время сидения в самолете, Ребекка вдруг вышла из себя. В первую неделю, как рассказала мне Джейн по телефону — связь с Чили была отвратительная! — Ребекка чувствовала себя отлично. А в эту субботу неожиданно вышла из-под контроля, принялась бросаться на сиденья, кричать, плакать. Психиатр посоветовала, чтобы мы, несмотря на случившееся, продолжали водить ее на занятия. Она объяснила, что этот срыв — проявление страха, и как ученый я склонен был с ней согласиться. Но Джейн наотрез отказалась водить туда дочь, а поскольку я находился в Южной Америке, то никак не мог повлиять на события. Тогда Ребекке было четыре года, и с тех пор она больше не ступала на борт самолета.

Конечно же, они поедут в Айову.

Я качался на волнах, глядя на солнце. Какой же я дурак! Как я раньше не догадался! Настолько сосредоточился на Джейн, что чуть не упустил тот факт, что именно Ребекка — ключ к Джейн. Куда бы ни поехала Ребекка, Джейн последует за ней. А в своем возрасте Ребекка обязательно захочет увидеть место катастрофы — возможно, чтобы освежить память или же навсегда забыть о прошлом. Направляясь в Массачусетс, они могут заехать куда угодно, но Айова будет мидпойнтом — промежуточной точкой. В Айову они приедут наверняка.

Внезапно я испытал огромное облегчение. Я перехвачу их в Уотчире, штат Айова, буду прочесывать поле, где до сих пор валяются обломки самолета, пока не увижу их, а потом мы поговорим. Я опережаю их на шаг.

Я начинаю улыбаться, растягиваю губы в улыбке все шире и шире и уже не могу сдержать громкий смех.