Легко было бы обмануться и решить, что Великие соляные равнины засыпаны снегом, если бы на улице не стояла тридцатипятиградусная жара, а пыль от горячего ветра не обжигала мне лицо, как чье-то дыхание. Солт-Лейк-Сити — карлик в сравнении с величественной церковью мормонов, не то место, где я чувствую себя в своей тарелке.
На самом деле мне кажется, что я все глубже и глубже погружаюсь в эту чужую религию, в этот чужой климат, в эту чужую архитектуру. Одежда липнет к телу. Мне хочется получить письмо от Джоли и уйти.
Но почтальон — худой мужчина средних лет с обвисшими усами — настаивает на том, что никакого письма для Джейн Джонс у него нет. И для Ребекки Джонс тоже. Вообще для Джонсов писем нет.
— Пожалуйста, взгляните еще раз.
Когда я выхожу из здания, Ребекка сидит на ступеньках перед почтамтом. Я могу поклясться, что вижу, как парит асфальт.
— У нас неприятности, — сообщаю я, садясь рядом с дочерью. Рубашка Ребекки прилипла к спине, под мышками круги от пота. — От Джоли письма нет.
— Тогда давай ему позвоним.
Ей не понять, что означают для меня слова Джоли. Это не просто указания, я
— Здесь два почтовых отделения. Попробуем спросить во втором.
Но и во втором отделении письма для нас нет. Мне хочется устроить скандал, однако этим делу не поможешь. Какое-то время я расхаживаю по вестибюлю почты, а потом выхожу на опаленный солнцем тротуар, где стоит и требовательно смотрит на меня Ребекка.
— Ну? — спрашивает она.
— Оно должно было прийти. — Я смотрю на солнце, которое, казалось, взорвалось за прошедшую минуту. — Джоли никогда бы со мной так не поступил.
Я едва не плачу, взвешивая последствия, а когда опять поднимаю взгляд на солнце, оно несется на меня — и мой мир становится черным.
— Она приходит в себя, — произносит кто-то.
Чьи-то руки прижимают к моей шее, лбу, запястьям что-то с холодной водой. Передо мной маячит это лицо — слишком большое.
Оливер? Я пытаюсь что-то сказать, но не могу справиться с голосом.
— Мама, мама!
Это Ребекка. Я чувствую ее запах. Открываю глаза и вижу лицо склонившейся надо мной дочери, кончиками волос она, как шелком, щекочет мне подбородок.
— Ты упала в обморок.
— Вы ударились головой, миссис Джонс, — произносит неизвестный голос, который я уже раньше слышала. — Всего лишь царапина. Зашивать не нужно.
— Где я?
— На почте, — отвечает другой голос, и передо мной опускается на корточки мужчина. Он улыбается. Он красив. — Как вы себя чувствуете?
— Нормально.
Я поворачиваю голову. Справа стоят три женщины с мокрыми тряпками. Одна из них говорит:
— Нельзя слишком резко садиться.
Ребекка сжимает мою руку.
— Эрик оказался рядом, когда ты упала. Он занес тебя сюда, а его жены помогли привести тебя в чувство.
Она выглядит испуганной. Я ее не виню.
— Жены, значит.
Одна из женщин протягивает Ребекке небольшой флакон и велит поднести его к моему носу, если подобное случится еще раз.
— Жара здесь удушающая, — говорит Эрик. — С посетителями часто такое происходит.
— Мы не посетители, просто проезжали мимо, — возражаю я, как будто это что-то меняет. — Что у меня с головой?
— Ты ударилась, — буднично сообщает Ребекка.
— Наверное, стоит обратиться в больницу.
— Думаю, с вами все будет в порядке, — говорит средняя жена. У нее длинные черные волосы, собранные в тугую косу. — Я медсестра, а Эрик — врач. Он педиатр, но в обмороках разбирается.
— Вы удачно выбрали куст, чтобы упасть, — шутит Эрик, и женщины смеются.
Я пытаюсь встать, но ноги меня не слушаются. Эрик тут же подхватывает меня и забрасывает мою руку себе на плечо. Перед глазами все плывет.
— Усадите ее, — командует Эрик, потом поворачивается к Ребекке. — Послушай, поедем на озеро. Вы все равно здесь проездом, а твоей маме нужна прохлада.
— Мама, ты как? — спрашивает Ребекка. — Ты слышала? — Она почти кричит.
— Я не глухая. Отлично. Великолепно.
Ребекка, Эрик и две его жены поднимают меня. Третья несет мою сумочку.
Сзади в мини-вэне отодвигаются резиновые круги, лодки и полотенца, чтобы уместились мы с Ребеккой. Эрик укладывает меня, приподнимая ноги на запасное колесо. Время от времени я делаю несколько глотков холодной воды из термоса. Понятия не имею, о каком озере идет речь, и я слишком слаба, чтобы об этом спрашивать.
Но когда мы останавливаемся на берегу Большого Соленого озера, я изумлена. Оно тянется на многие километры — огромное, как океан. Эрик несет меня к озеру по крутой насыпи — удивительно для такого относительно худощавого человека. Здесь много купающихся. Я сижу на мелководье, в воде мои шорты и футболка по грудь. Я прошу, чтобы глубже меня не сажали. Я не люблю плавать, не люблю, когда под ногами не чувствуется дно.
Я размышляю над тем, как высушить одежду, когда вдруг понимаю, что покачиваюсь на воде. Мне приходится погрузить руки в песок, чтобы оставаться на одном месте. На это уходят последние силы. Мимо меня на плоту проплывают, гребя веслами, Эрик и две его жены.
— Как вы себя чувствуете? — интересуется он.
— Уже лучше, — обманываю я, но потихоньку начинаю остывать. Мне уже не кажется, что кожа саднит и трескается. Я опускаю голову в воду, чтобы намочить волосы.
Мимо пробегает Ребекка, брызги летят во все стороны.
— Разве не чудесно!
Она ныряет и всплывает, как выдра. Я уже и забыла, как она любит плавать, — я так редко водила ее купаться.
Ребекка заходит поглубже и говорит:
— Смотри, мама, без рук. — Она лежит в воде на спине.
— Все дело в соли, — говорит Эрик, осторожно помогая мне подняться. — Здесь плавать легче, чем в океане. Неплохо для штата в глубине материка.
Ребекка просит, чтобы я легла на спину.
— Я поплыву с тобой. Я же спасатель, забыла?
Она обхватывает меня и энергично работает ногами. В объятиях дочери, под ее защитой, я и не пытаюсь сопротивляться. К тому же я до сих пор чувствую себя не совсем окрепшей.
Через секунду я собираюсь с духом, открываю глаза и вижу проплывающие по небу облака — ленивые и прозрачные. Прислушиваюсь к дыханию дочери. Сосредоточиваюсь на собственной невесомости.
— Мама! — зовет Ребекка, выскакивая из воды передо мной. — Ты сама плывешь. Сама!
Она больше меня не поддерживает. Посреди этого великого озера силы, которых я даже не вижу, продолжают держать меня на поверхности.
