отец так мною гордился — единственный раз в жизни он сказал мне об этом.

Эту историю я рассказываю на вечеринках, которые дают коллеги мужа из Центра прибрежных исследований и которые мы с Оливером вынуждены посещать. Мы общаемся с людьми, которые распределяют гранты. Мы представляемся как доктор и доктор Джонс, хотя я пока еще не защитила диссертацию. Мы незаметно ускользаем, когда гости садятся за основное блюдо, бежим к машине и смеемся над расшитыми блестками платьями и смокингами приглашенных. В салоне машины я прижимаюсь к сидящему за рулем Оливеру, и он рассказывает мне истории, которые я уже слышала миллион раз, — о том времени, когда китов можно было увидеть в любом океане.

Несмотря на это, есть в Оливере какая-то изюминка. Вы понимаете, о чем я говорю: он первый мужчина, от которого у меня по-настоящему захватило дух. И он до сих пор не устает меня изумлять. Он единственный человек, с которым, как мне кажется, мне уютно жить под одной крышей, иметь семью, ребенка. Одна его улыбка — и пятнадцати лет как не бывало. Несмотря на непохожесть, мы с Оливером — единое целое.

В школе, куда я приезжаю по вторникам, мой кабинет — каморка вахтера. Где-то после обеда в дверь стучится секретарь школы и сообщает, что мне звонит доктор Джонс. Это поистине сюрприз. На этой неделе Оливер дома, сводит воедино результаты исследований, но у него обычно нет ни времени, ни желания звонить мне. Он никогда не спрашивает, в какую из школ я сегодня направляюсь.

— Передайте ему, что я занимаюсь, — отвечаю я и жму кнопку на магнитофоне. Кабинет наполняют гласные звуки: «АААААЕЕЕЕЕИИИИИ». Я слишком хорошо знаю Оливера, чтобы попадаться на его удочку. «ОООООУУУУУ. О, Ю, О, Ю».

Оливер — знаменитость. О нем мало кто слышал, когда мы познакомились, но сегодня он один из ведущих исследователей китов и их поведения. Он сделал открытия, которые перевернули научный мир. Он настолько знаменит, что люди фотографируют наш почтовый ящик, как будто хотят сказать: «Я был рядом с домом, где живет доктор Джонс». Самые важные исследования Оливера посвящены песням китов. Оказывается, каждая стая китов поет одни и те же песни — Оливеру удалось это записать! — и эти песни переходят из поколения в поколение. Я не очень-то разбираюсь в его работе, но отчасти в этом виноват и сам Оливер: он перестал рассказывать мне о мыслях, которые зреют у него в голове, а я часто забываю спросить.

Естественно, карьера у Оливера на первом месте. Мы переехали в Калифорнию, чтобы он смог занять пост в Центре прибрежных исследований в Сан-Диего, и тут он понял, что его настоящей страстью являются горбатые киты Восточного побережья. Как только мы приехали в Сан-Диего, мне тут же захотелось отсюда уехать, но о своих мыслях я Оливеру не сказала. Я же обещала быть вместе в печали и в радости. Оливеру пришлось улететь назад в Бостон, а я осталась с ребенком на руках в городе, где всегда лето и даже не пахнет снегом.

Я не отвечаю на его телефонный звонок.

Больше со мной подобные фокусы не пройдут. И точка.

Одно дело, когда мне отводится роль второй скрипки, и совсем другое — видеть, как это же происходит с Ребеккой. В четырнадцать лет она обладает способностью посмотреть на свою жизнь со стороны — способностью, которая начисто отсутствует у меня в мои тридцать пять, — и я не верю, что от увиденного она в восторге. Когда Оливер дома, что случается крайне редко, он больше времени проводит в своем кабинете, чем с собственной семьей. Его не интересует ничего, что не связано с его морями. Одно дело наши с ним отношения — у нас есть прошлое; я сама виновата, что первая в него влюбилась. Но Ребекка не станет принимать его поведение как должное только потому, что он ее отец. Ребекка надеется.

Я слышала о подростках, которые убегают из дому, или беременеют, или бросают учебу. Говорят, что все эти поступки неразрывно связаны с проблемами, возникающими в семье. Поэтому я выдвинула Оливеру ультиматум. День рождения Ребекки, который будет уже на следующей неделе, совпадает с запланированной поездкой Оливера на побережье Южной Америки к месту размножения горбатых китов. Оливер намерен ехать. Я сказала ему, что он должен остаться дома.

Вот что я имела в виду: «Это твоя дочь. Несмотря на то что мы настолько отдалились, что уже не узнаем друг друга, проходя мимо, — это наша жизнь, нам отведено это время. Что ты на это скажешь?»

Одна из причин, по которой я держу рот на замке, — несчастный случай, произошедший с Ребеккой. Таков был результат нашей ссоры с Оливером, и я изо всех сил стараюсь, чтобы подобного больше никогда не случилось. Я уже не помню, из-за чего возникла ссора, но я высказала ему все, что думала, а он меня ударил. Я забрала дочь (Ребекке тогда было всего три с половиной года) и улетела к родителям. Я сказала маме, что хочу развестись с Оливером, что он взбесился и в порыве гнева меня ударил. Оливер позвонил и сказал, что на меня ему наплевать, но я не имею права забирать его дочь. Он грозил обратиться в полицию. Поэтому я отвезла Ребекку в аэропорт и сказала малышке: «Прости, милая, но я не могу больше терпеть этого человека». Я сунула стюардессе сто долларов, чтобы девочку посадили одну в самолет, а он разбился в Де-Мойне. Следующее, что я помню: как стояла на кукурузном поле и смотрела на обгоревшие обломки. Казалось, самолет продолжает двигаться. Ветер гудел в останках самолета, слышались какие-то голоса. А рядом со мной Ребекка — вся в саже, но невредимая, одна из пяти выживших — свернулась калачиком на руках у отца. У нее такие же золотистые волосы, как у Оливера, его веснушки. Она красива, как отец. Мы с Оливером переглянулись, и в тот момент я поняла, почему судьбе было угодно, чтобы я влюбилась в такого мужчину, как Оливер Джонс: некая комбинация его и моих генов смогла сотворить ребенка, который мог обаять даже камень.