Возможно, вы мне не поверите, но когда я был маленьким, у моего отца на чердаке сарая валялся старый сломанный радиоприемник. Я всегда считал, что даже если удастся его починить, мы услышим лишь старые радиопередачи: смешные истории Амоса и Энди, рекламу зубной пасты «Пепсодент», вечерние обращения президента Франклина Рузвельта. Мне представлялось, что голоса будут такими же надтреснутыми, как при отвратительной телефонной связи, когда глотаются многие звуки. Я каждый день доставал отца, чтобы он обмотал зеленый проводок вокруг желтого или стукнул кулаком по огромному щербатому динамику, но отец отвечал, чтобы я шел заниматься своими делами, — и конец разговору.

Когда я родился, моему отцу было почти пятьдесят, и этот радиоприемник напоминал о днях его юности — возможно, поэтому он не разрешал к нему прикасаться. Он выглядел именно так, как вы себе и представляете: сделанный из полированного красного дерева и украшенный резьбой, инкрустированный медью, с динамиком больше, чем мое лицо, с треснувшей от падения шкалой настройки. Мой терпеливый старик отец лез за мной на сеновал, к полке, где громоздился радиоприемник — внушительный, как современный музыкальный автомат. Я умолял отца попытаться его починить, чтобы он заработал, ведь он починил трактор и ручной насос (он был мастеровитым), я умолял отца, потому что хотел услышать его историю.

Отец из разу в раз повторял, что ему не хватает терпения чинить все эти электрические штучки — как он их называл. Он велел мне найти моей энергии лучшее применение.

Когда мне исполнилось четырнадцать, я взял в библиотеке книгу по электронике и стал экспериментировать со всеми черными и красными мотками проводов, которые нашел в доме. Я увлекся этими спутанными клубками. Я разобрал свой будильник, а потом вновь его собрал. Разобрал и собрал телефон. Даже разобрал конвейерную ленту, которой мы пользовались, когда сортировали яблоки на продажу. Я стал интересоваться, что происходит внутри остальных вещей. Я все проделывал так, чтобы не привлекать внимание отца. Однажды в воскресенье я снял заднюю крышку с радиоприемника, но дальше побоялся и оставил снятую крышку рядом с ним до понедельника.

И тем же вечером яблоки начали гнить. Небывалый случай. У нас в саду полсотни гектаров, а эта болезнь, словно настоящая чума, прошла с востока на запад и медленно за одну ночь уничтожила пятую часть наших лучших деревьев. Весь следующий день мы опрыскивали, обрезали — пробовали всевозможные советы из книг. На другую ночь с деревьев осыпался сорт «макун». Отец потянулся за сигаретами, а ведь он бросил курить. Проверил остатки на сберегательных счетах. Глубокой ночью я пробрался на сеновал. Лежал в стоге сухой травы, представляя, как пространство под арочной крышей амбара над покрытыми морилкой балками наполняют звуки джаза и сладкоголосых сестер Эндрюс. Потом я прикрутил заднюю крышку на место.

Чуда не произошло, в тот год мы лишились половины урожая. И дело было не в этом чертовом радиоприемнике — виной всему паразит, название которого я начисто забыл. Но в четырнадцать лет откуда мне было знать? Крошечные белые мошки, как колорадские жуки, только еще хуже. Когда мои родители шесть лет назад переехали во Флориду, я таки починил радио. И хотя мне исполнилось двадцать, я по- прежнему ожидал услышать Герба Алперта. Но услышал Мадонну. При звуках ее искаженного, как на старом граммофоне, голоса я засмеялся.

И яблоки тут ни при чем. По-моему, я уже это говорил?

Из статьи, которую садится писать Оливер для журнала «Млекопитающие».