Однако, в отличие от любви, мой интерес к Израилю выдержал проверку временем. И в ту пору я прямо-таки не мог понять, как это кто-то может не любить евреев. Ведь то была самая харизматическая, отважная и рисковая нация в мире, способная победить всех окружающих их агрессоров. Шестидневная война, Даян с его черной повязкой через глаз, женщина-премьер, кибуцы… Мальчишкой я дико гордился, что именно танки британского производства прошли весь Синай с трепещущими на длинных гибких антеннах флажками, украшенными звездой Давида. Я регулярно брал в библиотеке все, что писалось об Израиле. Помню название брошюры «Великие еврейские генералы». Кто б мог подумать, что в их компании я найду Троцкого? Мне даже было известно, что израильтяне усовершенствовали британские танки «Центурион», установив на них вместо дизельного двигателя бензиновый; я обожал всю эту всячину так сильно, как только способен на подобное подросток, бредящий войной. Йом Киппур… Эх, как они классно тогда увели собственные катера из-под самого носа у французов! А рейд на Энтеббе? Просто дух захватывало, словно в кино! Ну как мог кто-то ими не восхищаться?)
— …но то было до вторжения в Ливан и резни в лагерях палестинских беженцев Сабра и Шатила…
— Это сделали сами ливанцы, их христианская милиция! — возмутилась Джуди.
— Да ладно тебе! Это Ариэль Шарон спустил их с поводка, сама прекрасно знаешь. Но то было только начало; я стал прозревать, и до меня дошло, что и раньше палестинцам довелось многое вытерпеть: я вспомнил, как игнорировались Израилем резолюции ООН, как ему в порядке исключения из правил, обязательных для всех, позволялось их игнорировать, затем пресловутую историю о том, что «невеста прекрасна, но уже обручена», и незаконные поселения на арабских землях, и тайное производство ядерного оружия. Я услышал о взглядах равви Кахане[98], до сих пор исповедуемых множеством его последователей, увидел фотографии окровавленных трупов в мечетях, и мне от всего этого стало худо. Да и сейчас израильтяне убивают мирных жителей без суда и следствия под аккомпанемент разговоров об окончательном решении палестинской проблемы. Я слышал, как ваш министр на полном серьезе говорил, что если силам безопасности удастся арестовать всех террористов, а затем избавиться ото всех скопом, то проблем не останется; я просто не мог поверить, что образованный человек может нести подобную ахинею.
Знаешь, — продолжил я, — я не хочу быть несправедливым ни к какой стороне. Я не оправдываю взрывы, устраиваемые террористами-смертниками, как и любые нападения на мирных жителей; конечно, вы имеете полное право на самооборону, но ради бога, посуди сама: разве можно со всем этим согласиться? Да, разумеется, холокост действительно является самым бесчеловечным и ужасным актом варварства, это на самом деле исключительное по жестокости преступление против человечности, но вовсе не из-за того, что подобное произошло именно с евреями; оно осталось бы таковым, случись такое с любым народом, с любой группой людей. Массовые убийства евреев — так я всегда думал — имели место из-за того, что им некуда было бежать, некуда податься; следовательно, кто, как не они, имеет право на собственный национальный очаг. Дать им его — вот самое меньшее, что можно для них сделать. Весь мир это понял. Может, оттого, что чувствовал за собой вину, но соответствующее решение было принято… Но при этом Израилю вовсе не выдали карт-бланш, освобождающий от каких-либо моральных обязательств. Уж если кому, черт побери, и следовало бы знать, что значит быть угнетенным народом-изгоем, обвиненным во всех смертных грехах, и каково находиться под игом военного режима, надменного и самонадеянного, так это евреям, уж им-то следовало бы отдавать отчет в том, что происходит с ними самими и что они вытворяют в отношении других.
Так что, — заключил я, — когда палестинские подростки используют пращи против танков, которые затем ураганным огнем сносят палатки, где в это время матери кормят грудью детей, когда сравнивают с землей сады вокруг палестинских деревень, когда дороги между ними перепахивают, а дома взрывают динамитом, то неужели вы сами не понимаете, что устраиваете? Настоящие гетто! А когда израильская армия заявляет, что в Мухаммеда аль-Дуру и его отца стреляли палестинские боевики[99], не сродни ли подобное утверждение домыслам, будто фашистские концлагеря на самом деле построены союзниками уже после войны? Да от такой хрени, дорогие мои евреи, я просто волосы готов на себе рвать! А потом в газетах начинают публиковать письма об умиротворении палестинцев и сравнивают Израиль с Чехословакией накануне Второй мировой… Но это… это же полный абсурд! Чехословакия в то время отнюдь не была самой вооруженной до зубов страной в Европе, наоборот, она была одной из самых слабых, она вовсе не являлась единственной региональной супердержавой, обладающей к тому же монополией на оружие массового поражения, она не была искушенным в военном деле победителем в трех предшествовавших войнах, оккупировавшим чужую территорию.
— Но
— Я знаю! Нужно остановиться и тем и другим! Но вы лучше владеете ситуацией! Это вы выступаете с позиции силы! Ведь именно тот, у кого силы больше, должен прекратить кровопролитие первым, наложить на себя наибольшие ограничения, принять на себя последние удары, прежде чем те прекратятся!
Джуди покачала головой, и я заметил, что у нее в глазах стоят слезы.
— Ах, сколько чуши. Ты нас никогда не поймешь. Ты никогда ничего не поймешь. Да, мы далеки от совершенства. А кто совершенен? Мы сражаемся, защищая свою жизнь. Все, что ты говоришь, и все, что ты делаешь, на руку тем, кто хотел бы сбросить нас в море. Ты заодно с нашими врагами, с теми, кто хочет нас истребить. Это не мы стали нацистами, а ты!
Я закрыл лицо руками и, когда опустил их, только и смог произнести, глядя в покрасневшие, злые глаза Джуди:
— Никогда не утверждал, что евреи стали нацистами. Ведь есть же Израильское движение за мир. Нет, Джуди, и в Израиле есть люди, которые против Шарона и того, что он сделал… что он делаете палестинцами. Которые стремятся к миру. Конечно, к миру в первую очередь для своей собственной страны, однако все-таки к миру. Имеются резервисты, которые отказываются воевать на захваченных территориях. Вот с кем я заодно. Вот кто сейчас вызывает у меня уважение. Я изжил свое детское увлечение Израилем. Прежний Израиль для меня рухнул и уже не возродится, но я никогда не перестану любить и уважать евреев за все хорошее, что они сделали… Просто мне тошно смотреть, что вытворяет от их имени этот седой толстяк, помешанный на войне.
— Иди ты… Шарона выбрали демократическим путем. Именно он провозгласил лозунг «Мир в обмен за земли». Так что пошел ты… Пошел…
— Джуди…
— Нет. Уходи, Кен. Прощай. Не стану говорить, что мы еще увидимся, — надеюсь, нет. И не звони. И вообще не заявляйся. Никогда.
— Джуди…
— Мне стыдно, что когда-то я позволяла тебе касаться меня!
Выпалив это, моя бывшая жена плеснула мне в лицо выпивку, оставшуюся у нее в бокале, резко повернулась и ушла.
Вот тебе и «Счастливого Нового года!».
Несколько позже… Надрался до пьяных слез… И понял, что лучше бы мне лечь спать. А потому отправился в запасную спальню, предназначенную для гостей. Однако некоторые из них уже успели использовать ее в качестве неофициального гардероба, навалив на кровать пальто и куртки; я их собрал и потащил в примыкающую крошечную спаленку, обычно используемую под кладовку, где нынче располагался гардероб официальный.
— О, привет, Никки!
— Кен… — проговорила Никки, доставая что-то из своей куртки; на ней был пушистый розовый свитер и черные джинсы в обтяжку, — Как ты?
— Устал, — сообщил я и бросил ворох одежды на койку.
С первого этажа доносились звуки музыки и веселые вопли. В комнатенке практически отсутствовала мебель, имелись только старый письменный стол — тоже заваленный одеждой — да вот эта койка. Еще там было множество полок с книгами и всевозможным хламом. У одной из стен притулились стремянка и складной столик для намазывания клеем обоев. Плафон пропал с лампочки, наверное, лет сто назад. Никки стояла передо мной, поглядывая на меня и посмеиваясь. Даже с короткой стрижкой она выглядела
