— Вроде чего ?

— Бутылок Клейна, приятель. Они вроде как четырехмерные и могут существовать только в гиперпространстве.

— А их-то ты какого хрена приплел?

— Мамаша связала мне шапочку в виде такой бутылки, когда я был еще сосунком.

— Ты что, укурился?

— Хи-и-и, хи-и-и, хи-и-и. Не, ты послушай: горлышко у бутылки Клейна вроде как загибается и, типа, входит опять вовнутрь, сечешь?

— Ты, может, удивишься, но я, похоже, понимаю, о чем ты говоришь. Страшно даже признаться.

— Это типа тех значений слова, о чем я недавно тебе толковал, да? С одной стороны выходит, а с другой заходит обратно вовнутрь. Чертовски очевидно, должен тебе признаться. Если подумать.

Я прямо-таки лишился дара речи. Через какое-то время я достаточно пришел в себя, чтобы продолжить:

— И у тебя действительно была шапочка, напоминающая бутылку Клейна? Отвечай, сумасшедший придурок. Или это очередной глюк?

— Моя мамаша тогда училась в Открытом университете, то есть, значит, заочно. Геометрия и все такое. Вот она и решила связать бутылку Клейна, а потом та, типа, превратилась в шапочку, как у Боба Марли. Жуть была несусветная. Однажды, кстати, матушка заставила меня надеть ее в школу, потому что очень ею гордилась; дошла со мной до школьных ворот и все такое, так что я даже не смог ее нечаянно потерять.

— Надеюсь, там твои кореша сделали божеское дело и вздули тебя хорошенько?

— Ха! Это уж точно! — Эд тряхнул головой, и на его лице появилось счастливое ностальгическое выражение, — С тех пор всегда ненавидел математику.

Мы помолчали с минутку. Затем я сказал:

— Эй, мы только что проехали мимо патрульной машины, а копы тебя даже не тормознули.

— Они подумали, что этот драндулет ведешь ты.

— Конечно, белый, да еще с той стороны, где должен находиться руль. Вполне достаточно, чтобы сбить с толку среднего полицая.

— Именно. А чё ж еще ради я предложил тебя подкинуть?

— Ублюдок! Так ты меня еще и эксплуатируешь!

— Хи-и-и, хи-и-и, хи-и-и.

— Нет, нет и нет, на мой взгляд, телекамер скрытого наблюдения нужно установить как можно больше, повсюду, а особенно в полицейских участках.

Крейг, скручивавший на кухонном столе косяк, ухмыльнулся.

— Нет, на полном серьезе, — пояснил я, — Неформальное братство стражей закона? Интересно звучит. Ну-ка, ну-ка, посмотрим, как там они братаются. Тотальный охват, даже в сортирах. И тогда мы избавимся от всяческих историй с черномазыми или узкоглазыми ребятами, избивающими или душащими самих себя, этими шельмами, то и дело норовящими поставить себе под глазом фингал, а затем во всем обвинить доблестных стражей порядка!

— А еще есть лестницы, — подсказал Крейг, — о них не забудь.

— О господи, ну конечно, как же без них-то, без слежки на лестницах? Вне всяких сомнений, тамошние события нужно освещать так же тщательно, как матчи премьер-лиги на спутниковом канале; ну, хотя бы верхнюю и нижнюю площадки. И конечно, чтоб главных игроков — крупным планом. И камеры в тюрьмах! Зэк-ком!

— Под-ком! Для подозреваемых!

— Жул-ком! Для жулья всякого! — оживленно подыгрывал я с типичной для укурков концентрацией на мелочах. — Крим-ком!

— Шплим-шплом, бим-бом, — захохотал Крейг.

— Что? — переспросил я.

— Ты сам-то еще не поставил тарелку «Скай ти-ви»? — спросил Крейг, поднес к губам самокрутку и лизнул край папиросной бумаги.

— Ты, кажется, сказал?.. Ладно, проехали. Тарелку? Не, никоим каком! — воскликнул я страстно, — Хер этот Мердок заполучит мои… неправедным трудом нажитые бабосы!

К тому времени я уже год как переселился на «Красу Темпля». До меня на ней несколько лет никто не жил, приходилось пользоваться доставшейся мне в наследство обычной антенной, хотя Крейг усиленно советовал обзавестись спутниковой тарелкой.

— А, ну да, — махнул он рукой, — ты же болеешь за «Клайд-бэнк»! Тогда какой смысл?

— Да пошел ты, гунн[50].

Мы с Крейгом имели скверную, зато уютную привычку откатываться при наших встречах к культурному стереотипу поведения мужской половины жителей западного побережья Шотландии, то есть примешивать футбол ко всему, о чем бы ни зашел разговор. Крейг был традиционалом, фанатом «Глазго рейнджере». Это являлось его единственным недостатком, если не считать упорной многолетней борьбы на брачном поле (за тяготы которой я из мужской солидарности, а также по причине все того же культурного стереотипа был просто обязан винить одну только Эмму, как бы все ни обстояло на самом деле).

Было самое начало мая 2001 года, и со времени вечеринки у сэра Джейми, устроенной им в крутых апартаментах на самом верху Лаймхаус-тауэр, прошло недели две. Мы сидели с Крейгом на кухне его семейного гнездышка, свитого в длинном трехэтажном многоквартирном доме в Хайгейте с отдельным входом для каждой семьи и оранжереей посреди садика, полного всевозможных затей. Эмма теперь жила отдельно, в небольшой квартирке, тоже с выходом в сад за домом, всего через две улицы отсюда. Вообще-то Никки жила с Крейгом, но иногда заходила к матери и оставалась ночевать. Тогда я закатывался к старине Крейгу, и мы с ним предавались забавам, свойственным юности. С этой прекрасной порой он распрощался слишком рано, став отцом и фактически мужем в восемнадцать, так что теперь приходилось наверстывать. Я, напротив, никогда не расставался с нею окончательно, окунувшись, по мнению некоторых, в беспутную жизнь и в тридцать пять безнадежно запутавшись в сердечных привязанностях.

Так что мы слушали музыку, покуривали травку, пили пию — а в последнее время все чаще вино — и болтали о женщинах, а также, разумеется, о футболе. К несчастью, на мою долю выпала незавидная судьба являться — по крайней мере, номинально — болельщиком «Клайдбэнка» (впрочем, могло случиться и худшее, мог бы выбрать «Думбартон»). «Клайд-бэнк» просто оказался ближайшим сколько-нибудь значительным клубом в окрестностях того места, где я вырос, — чопорного и не слишком живописного городка Хеленсбург, солнечного и вообразившего себя южным курортом, где средний класс преобладал настолько, что не мог допустить ничего до такой степени пролетарского, как приличная футбольная команда. Зато местный клуб регби являлся почти таким же важным центром общественной жизни, как и гольф-клуб. «Клайдбэнк» — одна из тех шотландских команд, которые всего на голову ниже тех известных национальных клубов, которые сами всего на голову ниже большой двойки — «Глазго рейнджере» и «Селтик». Крейг унаследовал шарф болельщика «Глазго рейнджере» от своего отца. Словом, гунны с человеческим лицом — не то чтобы ксенофобы или там антипаписты, но своей команде преданные фанатично.

— В том, чтобы болеть за «Клайдбэнк», есть свои выгоды, — втолковывал я Крейгу, пока он раскуривал косяк, отчего полутемная кухня окуталась клубами дыма.

Мне так и представилось, как Никки на другой день станет принюхиваться, а затем порхать туда- сюда, открывая окна на кухне и в примыкающей к ней оранжерее. «Па-а-а-а!» — закричит юная барышня. Хотя теперь, скорее всего, она предпочтет вариант «Кре-е-ейг!».

— Выгоды? — переспросил Крейг, прикладывая к уху ладонь, — Чу! Что слышу я? Похоже, это трещит