страшный крик, но так как я — это я, от меня отмахиваются и предпочитают не обращать внимания. Теперь для того, чтобы действительно произвести впечатление, мне нужно завернуть что-нибудь откровенно клеветническое, и тогда меня с треском вышвырнут. Хотя, вполне возможно, это и так случится достаточно скоро.

— И все-таки уже само ваше отношение к тому, что вы делаете, кажется мне странным. Ведь большинство людей желают нравиться. Или даже чтоб их любили, — Последние слова она произнесла, словно втолковывая нечто такое, что уж никак не могло прийти в мою тупую, циничную башку.

— Ну отчего же, я всегда не прочь получить свою долю и любви, и восхищения, — возразил я.

— Но вы оскорбляете людей, их идеалы. Даже их религию. Все, что они любят.

— Никто их не заставляет слушать меня, — вздохнул я. — Но вы правы, я действительно оскорбляю вещи, которые многие считают дорогими. Этим я как раз и занимаюсь, — Она нахмурилась; я приложил ладони к щекам, — Понимаете, я вовсе не жажду оскорблять всех или поносить чью-то веру просто из садистской охоты пнуть кого-либо побольней. Но как-то так получается… все, что мне хочется, все, что я должен сказать, причем совершенно искренне, — как раз это почему-то и задевает слушателей сильнее всего. Я понятно выразился?

— Кажется, да, — медленно произнесла она скептическим тоном.

— Я лишь пытаюсь объяснить, что у меня тоже есть свои принципы. Я… Черт побери, это так не постиронично, и не постмодерново, и недостаточно цинично для нашего всезнающего, циничного… пардон, повторение циничного… Господи! — Я глубоко втянул в легкие пропитанный грозой юз-дух. — Я верю в истину, — вырвалось у меня наконец. Теперь Селия слегка улыбнулась; я все больше и больше выставлял себя форменным идиотом, но мне уже действительно стало наплевать, — Вот, в кои-то веки сказал. Я верю, что всегда есть нечто чертовски близкое к абсолютной истине, и терпеть не могу этой брехни, будто, мол, у каждого своя правда и что нужно уважать любые убеждения других, если те искренние. Какая чушь! Нацисты ненавидели евреев от всего сердца, без малейшего лукавства. Но не уважать же мне их за это. Я верю в науку, в ее методы познания, верю в сомнения и в тысячи задаваемых вопросов, верю в то, что нужно смотреть правде в глаза и не отводить взгляд. Я не верю в Бога, но допускаю, что могу оказаться не прав. Я не верю в религию, потому что она основывается на фанатизме, а не на разуме, тогда как разум — единственная опора, которая у нас есть. Вот в него я и верю. Конечно, люди вправе верить во что им угодно, в любую нелепую чушь, но я не признаю за ними права навязывать свои взгляды другим. И уж конечно, не признаю за ними права считать, будто никто не должен подвергать их взгляды сомнению из боязни уязвить их.

— Кажется, вы верите в разум, — мягко проговорила Селия, снова возвращая на место несколько прядей. — Я не ошиблась?

Я расхохотался и замахал руками.

— С ума можно тронуться! Стоим на крыше посреди чертова урагана, промокли до костей — и философствуем! — Я развел руками, — Разве абсурдность ситуации не кажется поразительной и вам… Селия? — Имя я прибавил, чтобы она не подумала, будто я его забыл.

Она опять склонила голову набок. Еще один порыв ветра, еще одна удачная попытка сохранить равновесие.

— Простите, вы не очень замерзли? — В ее голосе прозвучало участие. — А то можно пойти внутрь.

— Нет-нет, — успокоил я ее, — Если вам здесь хорошо, то и мне тоже. Я ведь шотландец; и по закону, и по завету предков нам полагается не замечать холода, особенно в присутствии легко одетых дам, а пуще всего в обществе дам не просто легко одетых, а еще и красивых настолько, что дух захватывает; причем дам, относительно которых с полным основанием можно предположить, что они привыкли к более благоприятному климату. Наказания за нарушение наших обычаев бывают очень суровые. Забирают паспорт и…

Она покачала головой, и между ее бровей возникла маленькая морщинка.

— Да, вы становитесь косноязычным, лишь когда особенно искренни, — сделала она вывод.

Это замечание меня обескуражило, я не знал, что сказать. Руки мои опустились, ведь они тоже участвовали в разговоре.

— Кто вы такая, признавайтесь? — потребовал я ответа. — Давайте, Селия, выкладывайте начистоту: вы что, психоаналитик-философ на выезде?

— Я замужняя женщина, домохозяйка и радиослушательница.

— Замужняя?

— Замужняя.

— И с мужем вы бываете столь же безжалостны?

— Я бы не решилась, — Лицо ее стало очень серьезным. Затем она тряхнула головой, — Нет, я, конечно, могла бы, но он не поймет.

Черт бы побрал этот дурацкий треп; так можно совсем закоченеть. Трудно, конечно, представить себе более интересную, более необычную женщину; таких, как она, я в жизни не встречал, но всему есть предел. Пора брать быка за рога.

Я выдержал ее взгляд в упор и, переведя дух, спросил:

— А вы верная жена, Селия?

Сперва она ничего не ответила. Мы просто стояли и смотрели друг на друга. Я видел, как ее лицо покрывают капельки дождя, словно пот или слезы, а ветер треплет прическу. Его порывы сотрясали ее так, словно ее била дрожь.

— До сих пор — да, — сказала она наконец.

— Ну ладно, я…

Она меня остановила, поднеся ладошку к моему рту и покачав головой. Затем посмотрела мимо меня, на все еще открытое окно за моей спиной.

— Мой муж… — начала Селия и туг же осеклась. Она что-то недовольно пробормотала и, опустив глаза, принялась теребить нижнюю губу, глядя куда-то в сторону. Затем опять посмотрела мне в глаза, — Однажды, — продолжила она, — мне пришло в голову, что если я кого-нибудь очень-очень сильно возненавижу, я с ним пересплю и постараюсь, чтобы муж узнал. Но только если я действительно захочу, чтобы он умер, или если кому надоест жить и я об этом узнаю.

Мои брови полезли кверху.

— Охренеть! — вполне здраво рассудил я. По ней было видно, что она не шутит. — Он что… э-э-э… совсем чокнутый ревнивец?

— Вы не знаете, кто он.

— Ах да, вы же… — протянул я, стараясь припомнить, и похлопал себя по лбу, — Как же его… Мерри?..

— Мерриэл, — подсказала она. — Его зовут Джон Мерриэл.

— Извините, — покачал я головой, — мне это ни о чем не говорит.

— А могло бы.

— В таком случае вам известно больше, чем мне.

Она кивнула медленно и печально и добавила:

— Я бы желала еще раз с вами увидеться, если бы вы тоже этого захотели.

Шум ветра почти заглушил ее слова.

— Да, мне бы этого тоже хотелось, — ответил я и подумал: «А ведь я даже не прикоснулся к ней, не поцеловал, ничего не было. Ничегошеньки».

— Только имейте в виду, что если мы станем встречаться, это будет происходить очень редко и втайне. Не подумайте, что это пустая прихоть. Это вовсе не так. Иначе нельзя. Это будет… — она встряхнула головой, — очень важно. К этому нельзя относиться легко. — Она улыбнулась, — У меня вышло как-то сухо и официально, да?

— Мне случалось сносить и более романтические предложения.

Протянув руку, я медленно двинулся ей навстречу. Она подалась вперед, встав на цыпочки, приподняв и даже запрокинув голову, а затем обхватила с двух сторон руками мое лицо и приоткрыла навстречу моим губам свой рот. А ветер тащил нас куда-то, пихал и толкался, осыпал дождевыми брызгами,