— Позвольте представиться. Кен Нотт, — Я протянул ей руку.
Она посмотрела на нее и пару мгновений спустя взяла ее в свои ладони.
— Селия… Мерриэл, — представилась она — Здравствуйте.
У нее был мягкий голос, и говорила она с небольшим акцентом. Возможно, французским.
— Ну и как вам снаружи, хорошо?
— Да. А что-то не так?
— Простите?
— Ничего, что я тут стою? Это разрешено? Или нельзя?
Я с унынием осознал, что она меня не узнает — не помнит, что видела внизу. Кажется, она приняла меня за охранника из «Маут корпорейшн», явившегося, чтобы прогнать ее обратно, где всем гостям и полагалось веселиться.
— Понятия не имею, — честно признался я, — Я тут тоже штатский.
Беседа явно зашла в тупик. Нужно было извиняться и уходить. Разумеется, такое поспешное отступление выглядело бы просто нелепым, но какой-то инстинкт, к которому я обычно не имел привычки прислушиваться, нашептывал, чтобы я сегодня не ввязывался в авантюру.
— Послушайте, — обратился я к ней, — если вам здесь хорошо, то я вас тут и оставлю. Я просто… знаете, увидел вас за окном и… — Отступление выходило каким-то совсем неуклюжим.
Она будто не слышала. Недоумевающе склонила голову набок. Потом нахмурилась и проговорила:
— Ну да. Ваше имя мне знакомо.
— Откуда?
— Вы работаете на радио, — объяснила она, отводя в сторону прядку волос, прилипшую ко рту. Рот у нее был маленький, а губы полные. — Кто-то мне сказал, что вы сегодня сюда придете, — Ее слабая смущенная улыбка позволила мне рассмотреть, какие белые у нее зубы, — Я слушаю вашу программу.
Тут я не мог не растаять. Ей едва ли удалось бы польстить моему тщеславию лучше, даже объяви она себя моей горячей поклонницей. Вместе с тем удовлетворение оказалось неполным. Его слегка омрачила тень разочарования. При том, что я воображал своих слушателей людьми умными и богатыми, успешными и дико влиятельными, мне показалось чересчур прозаичным, что такая женщина, как она, слушает в дневное время мои передачи, нашпигованные попсой и рекламой. В этом недоставало экзотики. С десяти до полудня такой даме пристало играть на рояле фуги Баха, совершенствуя свою технику, или бродить по картинным галереям с черновиком диссертации по искусствоведению, подолгу задерживаться у огромных полотен и с умным видом кивать головой. Ей следовало бы, говорил я себе, слушать «Радио-три», а не какую-то там радиостанцию с восклицательным знаком в названии.
Извините, но степень вашей способности заинтриговать не соответствует приемлемому для меня стандарту, определенному свойствами моего пылкого, но совершенно безнадежного восприятия. Ну вылитый Граучо[43]. Лузер.
— Очень польщен, — выдавил я наконец.
— Правда? И почему?
Я усмехнулся. Налетевший порыв ветра обдал нас дождем и заставил покачнуться, словно в ритме парного танца, исполняемого под мутузящую нас музыку бури.
— О, я всегда чувствую себя польщенным, когда встречаю кого-то, кто сознается, что слушает мою не слишком глубокую и явно никчемную передачу. А поскольку вы…
— Да? — перебила она. — Вы действительно считаете ее никчемной и не слишком глубокой?
Моя оставшаяся невысказанной мысль должна была прозвучать приблизительно так: «А поскольку вы являетесь самым потрясающе прекрасным существом из всего собравшегося тут общества, в большинстве своем составленного из потрясающе прекрасных существ, ваш интерес ко мне становится особенно лестным…» Однако та, которой эти слова предназначались, имела наглость прервать такого профессионала трепа, как я, и принять мою болтовню всерьез. Не знаю, что хуже, первое или второе.
— Ну конечно же, откуда взяться глубине, — ответил я, — в конце концов, у нас всего лишь местное радио, пусть даже это место зовется Лондон. Это вам не Ноам Хомский[44] .
— Вы поклонник Хомского, — констатировала она, кивнув каким-то своим мыслям и отведя ото рта другую прядку волос. Ветер с ревом огибал здание и осыпал нас брызгами дождя. Апрель стоял не слишком холодный, но сейчас ветер казался прямо-таки ледяным, — Кажется, в передачах вы упоминали его имя несколько раз.
Я развел руками.
— Главный мой герой, — Я снова сложил руки, — Так вы действительно слушаете мои передачи?
— Иногда. Вы там говорите такие вещи… Меня всегда поражает, как вам удается выходить сухим из воды после того, что вы там вытворяете. Часто думаю: «На сей раз ему не вывернуться», и все же включаю радио в следующий раз, а вы тут как тут.
— Вообще-то мы называем нашу студию…
— Залом ожидания вылета, знаю, — проговорила Селия с улыбкой и кивнула.
Сильный порыв ветра ударил ей в спину, заставив сделать шаг вперед, поближе ко мне. Я протянул ей руку, но она сама удержала равновесие и выпрямилась. Она словно и не замечала ревущей вокруг бури.
— Наверно, вы успели обзавестись множеством врагов.
— Чем больше, тем лучше, — произнес я беззаботным тоном, — Вас никогда не удивляло, как много людей заслуживают самого настоящего презрения?
— Вам правда не страшно?
— Что я могу иметь врагов среди сильных мира сего?
— Да.
— Не настолько, чтобы это заставило меня остановиться.
— И вас действительно не беспокоит, что кто-то может настолько обидеться на сказанное, что захочет с вами поквитаться?
— Я просто не желаю пугаться, — был мой ответ, — Не хочется давать людям такого рода повод подумать, будто они одержали хотя бы частичную победу уже тем, что заставили меня испытывать страх.
— Так, значит, вы очень храбрый?
— Нет, я не храбрый. Просто плевал я на них всех.
Похоже, это показалось ей забавным, потому что она опустила голову и улыбнулась плиткам под ногами.
Я вздохнул:
— Жизнь слишком коротка, чтобы проводить ее в страхе, Селия.
— Да, жизнь коротка, — согласилась она, не глядя на меня. Затем все-таки подняла глаза. — Но вы рискуете сделать ее еще короче.
Выдержав ее взгляд, я ответил:
— Мне наплевать.
И там, на крыше, стоя посреди завывающей бури, я действительно имел в виду то, что сказал.
Она немного приподняла лицо, и тут новый порыв заставил ее и меня покачнуться, почти одновременно. Мне ужасно захотелось коснуться рукой ее маленького изящного подбородка и поцеловать.
— Знаете, — сказал я, — помимо всего прочего, радио — это всего-навсего радио. Все дело в репутации, которую я себе создал. В основном благодаря тому, что меня множество раз выгоняли с других радиостанций, но именно этим я и известен. Мне как бы делают особую скидку. Люди знают, что мне платят за остроту высказываний, а то и просто за откровенную грубость. Я — профессиональный ведущий- скандалист. Так меня и называют в желтой прессе, «ведущий скандалист», только без дефиса. Если бы Джимми Янг[46], или кто-нибудь с «Радио-один», или даже Никки Кэмпбелл[47] осмелились озвучить то, что говорю я, поднялся бы
