пепла?

– Как это – кого, Альфред? Что с тобой? Я говорю о твоем юнце! – женщину охватило благородное негодование. – Я говорю, он займет место Пеллета. А Пеллета я завтра рассчитаю. Все равно из него плохой слуга – и медлительный, и вечно неаккуратный. Постой, а ты что, другого мнения?

– Я пока что ничего не думаю. И потом, что касается домоводства, то тебе решать, как и что. Так что решающее слово – за тобой, сестренка!

Стирпайк возликовал в душе – он понял, что сейчас наступил самый ответственный момент. Только бы не сфальшивить!

– Уверен, что я смогу выполнить всю порученную работу как положено, – поспешил заверить он леди Ирму, – и потом, я очень неприхотливый человек... Да-да: наградой за работу мне будет только возможность насладиться вашим обществом, увидеть вас в этом прекрасном платье, пошитом с таким тонким вкусом. Кстати, в коридоре я заметил пыль на краях ступенек – завтра же я удалю все до последней пылинки. Разумеется, с вашего позволения. Сударыня, не затруднит ли вас указать мое место для ночлега?

Сестра доктора поднялась на ноги, пошатываясь – выпитое спиртное все-таки подействовало на нее сильнее, чем она могла ожидать – и сделала неловкий жест, приглашая гостя последовать за собой. Юноша немедленно направился за хозяйкой в одну из боковых дверей.

– Надеюсь, вы не уходите навечно? – бросил доктор вслед удаляющимся. – Вы ведь не хотите, чтобы я всю ночь в одиночестве страдал от головной боли?

– Ничего, ничего, – утешила его сестра, – ночку помучаешься, а наутро господин Стирпайк поможет тебе, ежели что...

Доктор широко и звучно зевнул, а потом, склонив голову набок, закрыл глаза.

Между тем госпожа Прунскваллер уже поднималась по довольно крутой лестнице на второй этаж. Вот они вошли в комнату – Стирпайк тут же огляделся: ничего, довольно просторно и чисто. Во всяком случае, с кухней не идет ни в какое сравнение.

– Утром я позову тебя и растолкую, что ты должен делать, – бормотала сестра лекаря, – а еще... Эй, ты меня слушаешь? Слушаешь меня?

– С превеликим удовольствием, госпожа!

Ничего не ответив, леди Ирма развернулась и направилась к двери, стараясь идти «кокетливо» – как называлась такая походка в романтических книгах. В дверях она повернула голову и посмотрела на новоявленного слугу – тот тут же согнулся в низком поклоне. Ирма Прунскваллер пробормотала себе что-то под нос и прикрыла дверь. Стирпайк остался один.

Первым делом он распахнул окно. Внизу темнели плиты двора, дальше изгибалось крыло замка. Холодный ночной воздух приятно остужал разгоряченное от волнения лицо юноши. «Вот и все, вот и все!» – без конца бормотали его губы. Итак, его злоключения остались позади, и теперь он должен делать все, чтобы с ним не повторилось ничего подобного. Но это будет потом, а пока спать, спать...

С вашего позволения, читатель, мы оставим на время проныру Стирпайка, что сумел сбежать с господской кухни и найти себе теплое местечко – теперь его ждала смесь обязанностей помощника врача, домохозяйки и обыкновенного комнатного лакея. Тем более что сам беглец с кухни был вполне доволен обретенной службой и пока что не мог поверить в реальность происшедшего. Стирпайк быстро освоился на новом месте – вскоре все обитатели дома доктора относились к нему так, словно юноша жил здесь с самого рождения. Только повар, не любивший выскочек, относился к Стирпайку с нескрываемым подозрением.

Доктор был доволен новым помощником – или, как он выражался, ассистентом. Паренек схватывал все на лету и ничего не забывал, что для помощника врача очень и очень похвально. Вскоре Прунскваллер стал настолько доверять юноше, что поручал ему приготовлять лекарства и мази самостоятельно – и Стирпайк старался изо всех сил, аккуратно развешивая разноцветные порошки и разливая по мензуркам жидкости.

Между тем жизнь в Горменгасте тоже не стояла на месте.

Суматоха, возникшая было после появления на свет младенца Титуса, улеглась, и все вошло в привычную колею. Герцогиня была все еще слаба, и доктор настоятельно рекомендовал ей соблюдать «комнатный режим» и не таскаться с кошками, однако госпожа Гертруда даже слышать об этом не хотела. Упорства ей было не занимать, и всякий раз женщина отвечала недовольному Прунскваллеру, что она быстрее придет в себя, если не станет «пластом лежать в постели день и ночь».

Герцогиня знала, что говорила – три дня она вынуждена была лежать в постели, слыша, как внизу, под балконом комнаты, играют и резвятся на улице ее кошки. Госпоже Гертруде так хотелось соскочить с кровати и выйти на улицу к своим питомцам, что всякий раз при мысли о свободе на ее лбу выступали капли пота. И на четвертый день герцогиня встала с постели...

Впрочем, не все было так плохо – с самого первого дня с ней были птицы. Когда женщина смотрела на пернатых друзей, на душе у нее становилось легче.

Чаще других птиц в окно залетал белый грач – усевшись на подоконнике, птица наклоняла голову и с любопытством смотрела на хозяйку, словно не понимая, почему она целыми днями лежит в кровати.

Как происходило обычно в таких случаях, герцогиня приглушенным голосом заводила разговор с птицей, называя его то «снежным птенчиком», то «моим клювиком». Видимо, заслышав голос покровительницы, на подоконник слетались и другие пернатые. Почирикав и почистив перышки, птицы вдруг разом вспархивали и вылетали в окно. Леди Гертруда провожала их материнским взглядом и снова погружалась в мрачную меланхолию. Без птиц она чувствовала себя совершенно покинутой. Хорошо еще, что хоть сова никуда не отлучалась от нее. Во всяком случае, в дневное время.

Впрочем, не все уж было так плохо: постепенно герцогиня оправилась от послеродового упадка сил и уже могла позволить себе прогулки в саду, где также могла наблюдать своих питомцев. Занимаясь с птицами, женщина напрочь забывала обо всем остальном.

Между тем госпожа Слэгг обнаружила, что с каждым днем зависит от Киды все больше и больше. Старуха стыдилась признаться в этом даже себе самой. В тихой неторопливой Киде было нечто такое, что невольно внушало старой няньке уважение. Чтобы скрыть свою растерянность, нянька каждый день старалась подчеркнуть, что она обладает огромной властью в Горменгасте (что, разумеется, было не совсем