– Подробнее, – голова старика закачалась из стороны в сторону. – Я хочу знать все детали. Тупицы! Убирайтесь! Убирайтесь прочь с дороги! Уходите из моей комнаты, будьте вы прокляты!

Соскочив с кровати, Барквентин извлек из кучи тряпья в изголовье кровати нечто, отдаленно напоминающее камзол, только жутко измятый. Накинув одежду и торопливо застегивая пуговицы, старик направился к выходу. Слуги – за ним, то и дело нагибая головы, чтобы не расшибить лбы – кое-где потолок провалился, так что существовал небольшой риск удариться сходу головой о причудливо изогнувшуюся доску.

Хозяин отвратительной комнаты первым вышел в коридор. Остановившись у двери, он вопросительно посмотрел на провожатых.

Слуги повели старика за собой, попутно объясняя его новые обязанности: принять на себя функции архивариуса. В ближайшие же несколько часов он должен освоиться в отцовском жилище, разобраться в висящих на связке у двери ключах, просмотреть книгу записей и все такое прочее... Лорд Сепулкрейв ждать не любил.

С появлением Барквентина в жилом корпусе все пришло в движение – никому не хотелось раздражать герцога, потому люди спешили посвятить нового архивариуса в его обязанности.

Лорд Сепулкрейв встретил нового секретаря с распростертыми объятиями. Он сообщил растерянному Барквентину, что он может не беспокоится за свои обязанности – конечно, работы много, но к новичкам всегда относятся снисходительно, да и первый блин, как известно, всегда выходит комом... Так что, приговаривал герцог, вперед, за работу.

Лорд Сепулкрейв старался выглядеть сдержанным и спокойным, но на лице его были хорошо заметны следы хронической бессонницы. Слуги шепотом обсуждали круги под глазами хозяина замка, строя самые различные предположения. Конечно, они просто не могли представить себе, что лорд Сепулкрейв убивается по потерянным книгам.

Герцог боролся с бессонницей испытанным, но опасным способом – природными и искусственными препаратами, которые он буквально клянчил у доктора. Альфред Прунскваллер ворчал, что вопреки врачебному долгу помогает пациенту подрывать здоровье, но лорд Гроун настаивал, и доктору не оставалось ничего другого, как развешивать все новые дозы порошков и микстур. Жадно проглотив зелье, герцог погружался в липкий бессодержательный сон, после которого ломило виски и тело охватывала жуткая вялость. Аристократ проклинал свою слабость, но продолжал изводить Прунскваллера каждый вечер. Тем не менее даже сильнодействующие средства не помогали – с каждым днем мрачная меланхолия герцога все сильнее превращалась в нечто более страшное. Иногда, глядя на свое отражение в зеркале, хозяин Горменгаста и сам ужасался.

А ужасаться было чему: глаза его сверкали лихорадочным блеском, щеки запали, взлохмаченные волосы торчали во все стороны, хотя лорд Сепулкрейв причесывался намного чаще, чем раньше.

Стирпайк еще до поджога библиотеки полагал, что лорд Сепулкрейв начнет сходить с ума. Но в планы бывшего поваренка совсем не входило появление среди действующих лиц Барквентина. Сын почившего в бозе Саурдаста оказался невероятно деятельным и развил бурную активность, чего от него не ожидал никто, даже лорд Сепулкрейв. Стирпайк расстроился – он ведь изначально нацеливался на место Саурдаста, по логике вещей благодарный герцог должен был предложить ему любую должность на выбор. Юноша считал, и не без оснований, что с его памятью и расторопностью только и работать архивариусом. Справедливо полагая, что он – единственная кандидатура на должность секретаря лорда Гроуна, юноша предвкушал вызов к его сиятельству и назначение на почетную должность. В данном случае одним выстрелом убивались два зайца: во-первых, Стирпайк оказывался бы уже в непосредственной близости от хозяина замка, в его окружении, во-вторых, он получил бы доступ к тайнам Горменгаста. Должность секретаря герцога сулила невероятные возможности. Стирпайк размышлял – нужно только воспользоваться этими возможностями, тогда он себя покажет.

Появление Барквентина спутало все планы хитреца; и немудрено – из семидесяти четырех лет жизни шестьдесят сын Саурдаста провел в добровольном отшельничестве, только немногие в замке, включая поваров на кухне, кормивших Барквентина, знали о его существовании.

Несмотря на непредвиденные трудности, Стирпайк сумел использовать полученный при спасении герцога и его приближенных «капитал» намного эффективнее, чем предполагал это сделать первоначально – хотя бы потому, что Флей коренным образом переменил свое отношение к бывшему поваренку. Еще бы: ученик доктора спас господина, не говоря уже о его семье.

Однако в глубине души камердинер все-таки испытывал горечь: он всегда соблюдал приличия, но ему было не слишком приятно демонстрировать дружеское отношение к человеку, вышедшему из кухни Свелтера.

Не хотел Флей мириться и с существованием Барквентина. Впрочем, к сыну Саурдаста старик не испытывал вражды – не только потому, что знал трагически погибшего секретаря с хорошей стороны, но и потому, что должность хранителя столь же необходима в Горменгасте, сколь и должность камердинера. И, к сожалению, должность шеф-повара. Да, думал Флей, как много еще несправедливостей на белом свете...

Что касается Фуксии, то она отнеслась к появлению Барквентина скептически, а потом уж ее отношение к старику и вовсе переросло в отчужденность. По мнению девочки, Барквентин чересчур возомнил о себе – даже имел наглость делать ей какие-то замечания, что-то бормотал о дисциплине и о «долге юной леди». Хорошо известно, что молодых просто коробит от одного только слова «дисциплина».

Юная герцогиня была наблюдательна – она быстро запомнила шаркающую походку Барквентина и при первых ее звуках бросалась в ближайший закоулок, чтобы не слышать скучного монолога «о благоприличии, благопристойности и благовоспитанности; следи за своими манерами, если хочешь, дам тебе катехизис...» и так далее. Ну скажите, кому нравится читать пропахшие пылью и мышами катехизисы времен каменного века? Фуксия решила, что при первом удобном случае отплатит нахальному секретарю – чтобы он наконец понял, где его место.

Фуксия была единственной, кто в глубине души сомневался в истинности героического поступка Стирпайка. Девочка была очень наблюдательна – в ее память крепко врезалось его злорадно- выжидательное лицо, когда она тщетно пыталась разбить отцовской тросточкой окно. Чего он выжидал? Фуксия помнила, как злорадная гримаса мигом исчезла с лица Стирпайка, едва только она взглянула на него. Потому юная герцогиня относилась к ученику доктора все прохладнее и прохладнее, хотя он буквально из кожи лез, чтобы расположить ее к себе.

С другой стороны, Фуксия втайне восхищалась холодной расчетливостью юноши, его цепкости и отваге. Наверное, она не догадалась бы приспособить под лестницу стволы деревьев с обрубленными сучьями.