«Царизм почти совершенно запрещал евреям заниматься земледелием»[209]. Это утверждение совершенно неверно и, опять же, попросту бесчестно. Евреи не желали заниматься земледелием, и вот какой счет можно без всяких оговорок предъявить царскому правительству, так это патологическое нежелание вовремя понять это и жестокое, грубое стремление силой загнать евреев в крестьяне (а точно такое же обвинение в нежелании ничего слышать вполне можно предъявить и евреям).

Я могу найти только одно объяснение причин, по которым эта байка так дорога сердцу многих еврейско-русских интеллигентов. Ведь эти люди живут среди русских, и они хорошо понимают — большинство русских совсем по-другому относятся к земледельческому труду. В том числе и те из русских, кто готов «бороться с самодержавием», «экспроприировать экспроприаторов» и «превращать войну мировую в войну гражданскую».

Они прекрасно понимают, что отказ от земледелия не популярен у русских, в том числе у русских самых что ни на есть демократических убеждений. Тем более эта позиция совсем не популярна для широких слоев русской интеллигенции начала XX в., которая вышла из крестьянства одно или два поколения назад и связана с ним тысячами нитей; связана сплошь и рядом личными, в том числе и семейными связями.

Заявить этой интеллигенции что-то в духе сказанного переселенцами, которые просят записать их в мещане, или в духе господина Померанца, про «неолитическое крестьянство» — верный способ прослыть людьми в лучшем случае странными, непонятными, а то даже и неприятными. Я далек от мысли, что такой выбор евреи делают осознанно и тем более организованно… Но ведь не случайно же еврейская по происхождению интеллигенция так настаивает на этом мифе — что евреи всей душой рвутся на землю, а это царское правительство им не дает, не пускает их, вымаривает без земли.

Евреи понимают или по крайней мере чувствуют, как русские относятся к этому. И создается удобный для всех миф — евреев не пускало на землю царское правительство! Это позволяет интеллигенции предъявлять правительству еще одно обвинение, а евреев делает их привлекательнее в глазах русских: они ведь просто мечтали стать крестьянами, это злой царизм их не пускал.

Такая байка — это как раз то, что хотела услышать демократически настроенная интеллигенция. Ведь добрых три поколения русской интеллигенции усиленно занимались борьбой с царским правительством, и каждое из этих поколений очень радовалось, получив любое доказательство того, какое это правительство плохое, тупое, злое и жестокое.

Получалось — говорили то, что хотелось, и слышали то, что хотели. Не зря же Лев Толстой так сурово осуждал людей, «удерживающих целый народ в тисках городской жизни и не дающих ему возможности поселиться на земле и начать работать единственную свойственную человеку земельную работу. Ведь это все равно, что не давать этому народу дышать воздухом… кому может быть оттого плохо, что евреи поселятся в деревнях и заживут чистой трудовой жизнью, о которой вероятно, уже истосковался этот старый, умный и прекрасный народ…»[210].

В свете фактов сказанное Львом Николаевичем выглядит просто каким-то злобным издевательством, типично интеллигентской попыткой жить не в реальности, а в мире Собственных выдумок. То есть автор охотно выслушает любую другую точку зрения… Но только, конечно же, аргументированную, а не просто серию воплей и стандартных обвинений — их уже было достаточно.

Реально Российская империя изо всех сил стремилась «исправить» евреев, то есть заставить их отказаться от своей самобытности. Для этого «исправления» принимается множество скороспелых непродуманных решений, которые приводят совершенно не к тем последствиям, на которые рассчитывало правительство. Или вообще не проводятся в жизнь, только создавая напряженность.

Такие решения приходится вскоре отменять, и еврейская политика империи выглядит очень непоследовательной и неопределенной. Логика «государственных людей» не очень понятна евреям, и они искренне могут считать себя жертвами иррациональной неприязни.

В ходе «исправления», особенно по николаевскому образцу, наносятся жестокие обиды, совершаются даже подлинные преступления, которые трудно забыть. Своей политикой империя сама создает слой евреев, которые начинают считать Российскую империю своим врагом.

Евреи в России так и не стали земледельцами, вопреки воле правительства. Они не стали земледельцами из-за свойственного ашкенази отвращения к земледельческому труду и их презрения к крестьянам.

Боги мои, как же все это безмерно тоскливо и грустно!

Очень трудно сказать, хотел ли Александр II «исправить» злосчастных иудеев. Если и хотел — он выбрал более успешный способ, чем его папа и дядя.

В царствование Александра II эмансипация евреев стала частью всей его работы по преобразованию России. Уже в 1856 г. он отменил особые правила взятия рекрутов-евреев и вообще отменил институт военных кантонистов. Мальчики моложе 20 лет, уже взятые по раньше действующим законам, возвращались домой. Это — единственные в истории евреи-кантонисты, часть которых вернулась в свою среду. Те, кто мог «преувеличить» давление, оказанное на них, чтобы сделать их христианами, кто мог рассказать, что с ними делали, в самой еврейской среде.

Отслужившие же полный срок евреи могли селиться в любом месте Российской империи, без ограничения. «По усмешке истории и в форме исторического наказания: из тех осевших потомков кантонистов Россия и романовская династия получили и Якова Свердлова» [211].

Честно говоря, я не очень понял эскападу почтенного мэтра: за что именно наказание? За призыв кантонистов? То есть за взятие налога кровью с русских евреев? Тогда я согласен — породив и науськав на Россию Якова Свердлова, Провидение могло таким способом и наказывать. На фоне огнедышащих драконов и мохнатых чудовищ-людоедов как-то не смотрится злобный чахоточный еврей, но почему бы ему и не стать хотя бы частью «исторического наказания»? Истребить казаков так, как Свердлов, не смогла бы даже дюжина гигантских троллей, а сделать с Москвой то, что сделал с ней Лазарь Каганович, не сумели бы целые эскадрильи летучих огнедышащих драконов.

Но, по-видимому, Александр Исаевич имеет в виду нечто иное: «Если при Николае I правительство ставило задачу — сперва реформировать еврейский внутренний быт, постепенно разряжая его через производительный труд и образование и так ведя к снятию административных ограничений; то при Александре II, напротив, правительство начало с быстрого снятия внешних стеснений и ограничений, не доискиваясь до возможных внутренних причин еврейской замкнутости и болезненности, надеясь, что тогда сами собой решатся и остальные проблемы»[212].

По-видимому, Александр Исаевич всерьез считает «внутренний еврейский быт» настолько страшно