– Да.
Я колебалась: снова опасная почва.
– Из-за того, что произошло со мной?
Он мигнул, но выражение его лица не изменилось. Наверно, решил, что, если я могу говорить об этом так открыто, он тоже может.
– И потому, что я не могу спокойно жить, когда с людьми, которые не могут себя защитить, происходят ужасные вещи.
Я просто смотрела на него, решив молчать, пока он не ответит на мой вопрос.
Он снова пожал плечами, но теперь за этим движением скрывалась ярость.
– Что ты от меня ждешь, Джо? Да, то, что случилось с тобой, с нами, сказалось на мне. Изменило мой взгляд на мир. Да и как могло быть иначе?
Я обнаружила, что не могу взглянуть ему в глаза.
– Но как это может до сих пор действовать на тебя? Бен кружил вокруг этого вопроса, как тигр, подошел к нему с нового направления.
– А как же твоя карьера? Ты фотограф, который запечатляет истину, но остается в безопасности по другую сторону объектива. Никто и ничто тебя не трогает, верно?
Я сложила руки на груди. Это неправда. Мои снимки хороши и правдивы. Конечно, замечание Ксавье о том, что это не приносит деньги, почти справедливо, но все же мои фотографии известны своим четким, недрогнувшим изображением самых забытых улиц Лас-Вегаса. Делая снимок, я убираю неон, и то, что остается, еще более поразительно своей простотой. На лих улицах живут люди. На этих углах подростков заставляют заниматься проституцией. Здесь каждый день теряют гораздо больше, чем во всех сверкающих казино. И я хочу, чтобы люди это знали и думали об этом.
– Мы все становимся такими, как нужно для выживания, – сдержанно произнесла я.
– А кем стала ты, Джоанна? Воином? Суперженщиной, стремящейся к мести, которая не нуждается ни в чем и ни в ком?
«Странный набор слов», – подумала я, поджимая губы.
– Осуждаешь?
– Просто интересуюсь.
Но мы оба знали, что все не так просто.
– Я тоже изменилась, Бен, – заявила я, отказываясь от обороны. – Когда кто-нибудь протягивает мне руку, я не хватаюсь за нее. И всегда ищу кулак за спиной.
Мой взгляд автоматически перешел на сидящего у стойки бара одинокого мужчину.
– Большинство женщин так не думает.
– Да, и я завидую этим женщинам. Я даже смутно помню, каково быть одной из них. – Я откинулась на спинку и перевела дыхание, понимая, что мои слова звучат слишком горько для приближающегося двадцатипятилетия. – Но я им не только завидую, Бен, я боюсь за них. Особенно боюсь за тех, кто станет подобен мне.
Мы воспользовались появлением официанта с едой и вином как предлогом, чтобы не разговаривать, но когда снопа остались одни, Бен сказал:
– Подобной тебе нет, Джо.
Я покопалась вилкой в спагетти.
– И не пытайся со мной любезничать. Заставишь меня пуститься наутек.
Он улыбнулся, и я пожелала, чтобы он этого не делал. Чувствовала, что снова стою на краю пропасти. Вот-вот упаду. Мне захотелось оттолкнуть его и с криком выбежать из комнаты. Захотелось прижать его к себе, затащить в свою постель. Но с первым у меня было больше практики, поэтому я его оттолкнула.
– Я живу с постоянным ощущением насилия, Бен, – произнесла я, наворачивая спагетти на вилку. – Вечерами ложусь с ним спать и встаю с ним по утрам. И это никогда не изменится.
– Я знаю о насилии, Джо. На работе вижу его каждый день… – Он покачал головой, налил вина в наши бокалы и слегка отхлебнул. Глаза его потемнели. – Этого достаточно, чтобы заставить меня ходить по улицам, как ты.
Я отодвинулась.
– Но это…
– Неправильно? – закончил он за меня, приняв мое удивление за несогласие. – Почему? Чем это отличается от твоих прогулок? От поисков? Выслеживания?
– Я фотографирую. Просто смотрю. Я никогда… никогда ни до кого не дотрагиваюсь, – солгала я: дотронулась, однажды. Но если быть честной, он дотронулся до меня первым.
– Ты считаешь, я не должен так чувствовать из-за моего значка.
Это был не вопрос, а утверждение.
Его стремление защититься заинтересовало меня и дало возможность поговорить о другом.
– Значок дает тебе власть над людьми, доступ к ним. Возможно, я слишком чувствительна к тому, что
