Помпей об этом и слышать не хотел. Всеми своими действиями он показывал, что Цезаря не боится, более того, считает его ничтожеством, с которым ему, Помпею Великому, стыдно и тягаться. Когда ему говорили, что у него нет войска, в то время как у Цезаря за Альпами стоят десять закаленных в боях легионов и лично ему преданных, то он со смехом говорил: «Стоит мне только топнуть ногой в любом месте Италии, так в тот же час из-под земли появится и пешее, и конное войско».
Что давало прославленному полководцу такую уверенность в своих силах? Дело в том, что наместник Сирии Бибул, обеспокоенный возможным вторжением парфян, потребовал подкрепления, и сенат постановил выслать туда два легиона, один из которых должен был дать Помпей, а другой – Цезарь. А так как Помпей в свое время дал Цезарю легион для войны в Галлии, он и потребовал, чтобы этот легион был отправлен на Восток. Таким образом, Цезарь лишался сразу двух легионов. Они были отправлены в Капую для дальнейшей переброски в Сирию, при этом Цезарь от своих щедрот выдал каждому солдату по двести пятьдесят драхм. Офицеры, которые привели эти войска из Галлии, говорили, что армия галльского наместника измотана бесконечными сражениями и очень недовольна своим полководцем, поэтому вряд ли пойдет за Цезарем, случись гражданская война. Некоторые историки полагают, что они так говорили с подачи Помпея, готовившего таким образом почву для открытого военного противостояния; он хотел покончить с Цезарем с помощью оружия, надеясь на свой полководческий талант и испанские легионы; к тому же в Капуе стояли присланные соперником войска, так и не ушедшие в Сирию.
Между тем сторонники Цезаря не прекращали попыток мирным путем в сенате договориться о политическом равноправии Помпея и Цезаря. Больше всех старались народные трибуны Гай Курион и Марк Антоний, огромные долги которых оплатил Цезарь; на его стороне оказался и консул Павел, изменивший, по Плутарху, Помпею за полторы тысячи талантов. О Гае Курионе, одаренном политике, который настолько продуманно и тонко проводил в жизнь линию Цезаря, что казался беспристрастным судьей в деле враждующих соперников, римский историк Веллей Патеркул писал: «Самым деятельным и пламенным поджигателем гражданской войны и всех бедствий, беспрерывно следовавших за нею в продолжение двадцати лет, стал народный трибун Гай Курион – человек знатный, красноречивый, отважный, промотавший свое и чужое имущество и стыд, гениально безнравственный, наделенный даром слова на пагубу республики, не способный никакими средствами, никаким стяжанием утолить свои желания и прихоти».
Не правда ли, как похожа эта характеристика на образ Катилины, данный Саллюстием, и на портрет Клодия в изображении Цицерона. Это к тому, какими людьми окружал себя Цезарь, точнее сказать, – пользовался.
Не менее красноречивый Цицерон был также должен Цезарю солидную сумму в восемьсот тысяч сестерциев, поэтому уговаривал Помпея примириться с Цезарем. В своем письме к другу Титу Помпонию Аттику, датированном десятым числом декабря пятидесятого года, он пишет, что встречался с Помпеем и тот «говорил со мной так, словно в предстоящей войне нет сомнений: никаких оснований для надежды на согласие». Его очень беспокоила эта все более накалявшаяся обстановка. Он прекрасно понимал, что «мы имеем дело с чрезвычайно отважным и вполне подготовленным человеком», причем он не без оснований опасается, что исход «будет в пользу той стороны», имея в виду Цезаря. Об этом он пишет тому же адресату днем раньше. Цицерон долго колеблется: к кому примкнуть? Цезарь также пишет к нему с соблазнительными предложениями и уверяет его в своем миролюбии и надеется «свидеться… и воспользоваться твоим советом, дружеским расположением, авторитетом и всесторонней поддержкой». Это он уже писал весной сорок девятого года, когда двигался на Рим, уже покинутый напуганными помпеянцами. В ответ Цицерон пишет, что готов «как друг мира и каждого из вас и как наиболее способный поддержать, благодаря тебе, согласие между вами и согласие между гражданами». В конце концов Цицерон, следуя своим убеждениям, а не трезвому расчету, выбирает Помпея, которого считает более демократичным и неспособным погубить республику.
Тем временем Куриону удается добиться своего. Его предложение о том, чтобы оба соперника отказались от власти и войск, прошло в сенате, за него проголосовало, вопреки всяким прогнозам, подавляющее большинство, лишь двадцать один голос из четырехсот был против. Когда Курион пришел с этой вестью в народное собрание, его встретили «рукоплесканиями, осыпав венками и цветами».
Однако консул Марцелл заявил, что он не может равнодушно смотреть, как десять легионов переходят Альпы и угрожают мирному отечеству, и принимает единоличное решение благословить на войну того, кто будет сражаться за родину. В сопровождении сенаторов он явился к Помпею и разрешил ему набирать новые легионы для борьбы с Цезарем.
Но дело с набором шло туго, воевать против своих никому не хотелось, и простой народ не понимал, зачем нужна эта война, лучше бы примирились, ведь терпели же они друг друга все последнее десятилетие. Когда Цезарь покинул Галлию и двигался к Риму, у Помпея, кроме присланных Цезарем двух легионов, другого войска практически не было. И когда поклонник Катона, язвительный на язык республиканец Фавоний, посоветовал Помпею топнуть ногой, чтобы у него тут же появилось «пешее и конное войско», Великому пришлось отговариваться несознательностью граждан, не желающих защищать отечество.
Цезарь делает еще одну попытку избежать гражданской войны. Он присылает в сенат письмо, где говорит, что соглашается всего лишь с двумя легионами остаться до консульских выборов наместником лишь Предальпийской, то есть ближней к Италии, Галлии, а Заальпийскую с восемью легионами готов передать очередному наместнику. Цицерон пытается уговорить Помпея согласиться на эти условия (худой мир лучше доброй ссоры), и Великий вроде и готов был согласиться, но не хочет, чтобы Цезарь командовал хоть каким-то войском, пусть даже и двумя легионами.
И тут даже был возможен дальнейший торг, однако господа сенаторы просто на дух не переносили галльского выскочку, заявившего, что никому не удастся спихнуть его с первого места на второе, а тем паче на последнее. Поэтому с подачи консула Лентула Антоний, Курион и еще один сторонник Цезаря Кассий Квинт были изгнаны из курии с угрозами и вынуждены были бежать из Рима в одежде рабов к своему сильному покровителю.
Для Цезаря это был подходящий повод начать решительные действия: он намерен восстановить в должностях законно избранных народных трибунов.
Войск у него в Равенне было немного, всего полтора легиона и три сотни кавалерии, поэтому с такими силами надо действовать стремительно, чтобы если не победить, то напугать. Это была излюбленная тактика Цезаря – быстрота, стремительность, внезапность. И это всегда приводило к успеху. Плутарх сообщает, что он «за неполные десять лет войны в Галлии взял штурмом более восьмисот городов, покорил триста племен, сражался с тремя миллионами врагов, из которых один миллион уничтожил на поле боя и столько же захватил в плен». Если эти цифры верны, остается лишь удивляться масштабу учиненных нашим героем кровопролитий. Напомним современному читателю, что воевали в те времена исключительно холодным оружием.
Но о войне в Галлии мы расскажем в следующих главах.
Так вот Цезарь тайно посылает отряд храбрых и смекалистых солдат и центурионов на штурм ближайшего к границе города Аримина (теперешний Римини), а все остальные бывшие в наличии войска отправляет без лишнего шума к границам Италии. Тут же высылает за Альпы приказ, чтобы подтягивались и остальные легионы. Сам же разыгрывает такую комедию. Целый день он старается быть у всех на виду и занимается обычными делами, а вечером устраивает многолюдный ужин; в разгар пира уходит с немногими офицерами и обещает гостям, что скоро вернется. В условленном месте его ожидает нанятая у мельника повозка, и он мчится на ней вдогонку войскам, но в наступившей ночи, когда погасли факелы, он заблудился и лишь к рассвету вышел к реке под названием Рубикон, которая и являлась собственно границей между Италией и Галлией. Здесь он догнал своих воинов и остановился. Как рассказывают, долго колебался. И даже предлагал сподвижникам вернуться, говоря, что стоит перейти речку – и война. Страшная гражданская война.
И вдруг, как пишет Светоний, явилось видение: высокий красивый человек играл на свирели, и к нему стали сходиться пастухи с ближайших пастбищ, солдаты и, конечно, трубачи, военные музыканты. Красивый человек внезапно вырвал у трубача трубу, подал сигнал к наступлению, прыгнул в воду и поплыл к противоположному берегу. Тогда Цезарь воскликнул:
«Вперед! Нас зовут знаменья богов отомстить несправедливым противникам. Жребий брошен!»
А любопытно: была ли это заранее подготовленная инсценировка Цезаря или это анекдот от
