металла. Почему же минойцы были стерты с лица земли и из памяти человечества? Может быть, это было сделано намеренно? Но если так, то кем и с какой целью?

Мы увидели выставленный за стеклом знаменитый Фестский диск — круглую пластину, обе стороны которой были испещрены надписями, смысл которых никто не может распознать. Интересно, а Димис мог?

Наверное, мог. Не за это ли он поплатился жизнью?

Мне тут же вспомнились страницы, которые показывала мне Зоя в Петербурге. На них почерком восемнадцатого века были выведены точно такие же значки. И если на диске, найденном в Фесте, надписей все же не так много, то бумаги исписаны снизу доверху.

Какой-то сумасшедший дом! Кому в восемнадцатом веке могло прийти в голову писать на минойском языке? Кто мог знать этот язык и эту письменность?

Даже если предположить, что какой-то чудак — любитель древностей просто тупо копировал изображение минойских письменных знаков, то откуда он мог вообще их взять? Ведь Кносский дворец раскопали только в начале двадцатого столетия…

Дольше всего мы оставались у предметов религиозного культа. Здесь доминировали сделанные из золота и из бронзы изображения рогов и легендарного Минотавра — человека с головой быка.

— Эти рога, судя по всему — символ религии у минойцев, — рассказывала Агафья. — Огромные каменные рога украшают Кносский дворец, бывший одновременно и святилищем. Надо сказать, что рога — это символ жертвоприношения, который присутствует и в религиях других народов. Например, в иудаизме. В псалмах 27 и 117 говорится о рогах посвящения, которыми были украшены каменные иудейские алтари.

— Так их религия была похожа на иудейскую? — спросил я.

Агафья сдержанно усмехнулась, а Зоя дернула меня за руку.

— Ты же знаешь, что нет, — с упреком сказала она. В эту минуту она была похожа на жену, которая внимательно следит за тем, чтобы муж не ляпнул при посторонних какую-нибудь глупость. Давно уже со мной такого не было, но я вдруг поймал себя на том, что меня это не раздражает.

— На что похожа религия минойцев, — ответила Агафья, — не знает никто. Скорее всего она вообще не была похожа на другие религии мира. Это было что-то совершенно особое, отдельное, не имеющее аналогов.

— А Минотавр? — не удержался я. — Лабиринт Минотавра не имеет религиозного значения?

— Никакого лабиринта Минотавра не существует, — улыбнулась Агафья. — Это выдумки писателей и художников, никогда не бывавших на Крите. Лабиринтом называют хаотическое сплетение помещений в подвалах Кносского дворца — вот и все. Кстати, для самих жителей дворец этот совсем не был лабиринтом. Что же до бедного Минотавра, то это совершенно другая история и к лабиринту отношения не имеет.

— А к чему имеет? — спросила Зоя.

— К жертвоприношению — сказала Агафья, сверкнув своими темными глазами. — Минотавр — символ жертвы. Человек с головой быка, то есть предназначенный для того, чтобы быть заколотым на алтаре.

Обещанная экскурсия оказалась неожиданно долгой, но время пролетело незаметно. Мы бродили по гулким пустым залам, свободным от посетителей, и перед нами разворачивались картины ушедшей культуры. Не знаю, какое впечатление все это произвело на Зою, но меня не оставляло сложное чувство, похожее на тревогу.

Конечно, я пришел сюда не случайно. С самого начала мне казалось, что убийство, которое я расследую, и вся цепь событий последнего времени непосредственно связаны с минойской цивилизацией. Правда, до визита в музей ощущение это было неясным. Как сказал бы Апостол Павел, я глядел на события «гадательно, как бы сквозь мутное стекло».

А в музее, среди минойских топоров, сосудов и причудливо раскрашенной керамики, я со всей очевидностью осознал: тайна, которую я пытаюсь разгадать, лежит где-то совсем рядом. Нужно лишь нагнуться и поднять с земли нечто «тайное, сокрытое в молчании»…

А что касается внутренней тревоги, то она не отступила ни на мгновение, как я ни старался отогнать от себя страх. Даже не знаю, как объяснить происходившее со мной в пустом и исполненном тишины ираклионском музее, где наши шаги и голоса разносились под высокими потолками залов, но страх, зародившийся в первые же мгновения, все рос.

От всех предметов исходили недобрые эманации. Я смотрел на черепки, изображения, на фрагменты оружия и чувствовал веяние непознанного зла. Зла затаившегося, невыразимо чуждого, как враждебны и чужды могут быть артефакты с далеких, освещенных холодным космическим сиянием планет.

Все приметы современного мира были налицо: электрические лампы, датчики противопожарной сигнализации на стенах, да и мы сами — дети нашего времени, но именно сочетание несочетаемого казалось столь зловещим. Как будто рядом с нашим миром находился и пристально смотрел на нас мир чужой, далекий и враждебный.

Я обрадовался, когда Агафья, посмотрев на часы, сказала:

— Ну вот, сейчас самое время. Уже стемнело, и мы можем отправиться на развалины Кносского дворца. Территория закрыта для посетителей, и нам никто не помешает.

— А не поздно? — с сомнением в голосе спросила Зоя, словно угадав мои мысли. — Может быть, лучше поехать туда как-нибудь днем?

Со снисходительной улыбкой Агафья смерила мою спутницу взглядом и, усмехнувшись, пояснила:

— Уж поверьте мне: днем совершенно другое впечатление. Толпа народу, и никаких тайн. Для того чтобы проникнуть в дух минойской культуры, требуются темнота и одиночество. Только тогда вы по- настоящему соприкоснетесь с загадкой минойцев. Впрочем, если вы чего-то боитесь…

Не договорив, Агафья сделала шаг ко мне и взяла меня за руку, отчего Зою буквально перекосило…

— Если вы боитесь, — продолжила Агафья, сжимая мою руку и уже откровенно ко мне прижимаясь, — мы с Олегом можем завезти вас в отель.

Я и сам не был в восторге от перспективы ехать куда-то в темноту. Не случайно же на завтрашнее утро была нанята охрана, чтобы сопровождать нас в Сарандаки. Но ведь и не скажешь красивой женщине, что боишься ехать с ней…

Зоя приняла вызов.

— Едем, — сказала она, решительно подошла и взяла меня под руку с другой стороны. — Очень интересно осматривать древние развалины ночью, — обратилась она уже ко мне. — Это будет романтично, правда?

Миновав охранника, мы вышли из музея, и Агафья повела нас через ярко освещенную улицу туда, где была припаркована ее машина. Признаюсь, в ту минуту мне кое-что показалось непонятным. В моем желудке начал действовать привычный моторчик, всегда указывавший на опасность.

«Что случилось? — спросил я у моторчика. — В чем дело? Что показалось тебе подозрительным?»

Моторчик помолчал, подумал.

«Почему Агафья — сотрудница музея — не поставила свою машину на служебной парковке? — сказал он. — Зачем надо было втыкать ее на соседней улице, в тесноте, чтобы потом идти туда?»

«Днем на служебной стоянке могло не быть места» — ответил я, но моторчик не успокоился, продолжал недовольно урчать…

Маленький «фиат» был рассчитан как раз на троих — четвертому в нем было бы слишком тесно. Мы медленно проехали по улице с освещенными витринами ювелирных магазинов и, вырулив на площадь перед уже знакомым мне памятником Вензелосу, прибавили скорость.

— Тут совсем близко, — обернувшись ко мне, сказала Агафья. — Минут пятнадцать, и будем на месте.

— А нас пустят на развалины так поздно? — поинтересовалась Зоя. Она из принципа уселась впереди рядом с Агафьей — явно чтобы не позволить той держать меня за руку.

— Мы не пойдем через официальный вход, — засмеялась гречанка. — Зачем кому-то что-то объяснять? Я знаю одно место, где можно пройти внутрь на территорию никем не замеченными. Нужно