…Проснулся я, когда мы уже почти приехали. Купе было пусто. О присутствии здесь моих попутчиков напоминала только пустая бутылка из-под водки да, видимо забытый, кулек женщин. На столе лежал блокнотный листок, сложенный вдвое, на котором было написано: «Дмитрию».

Утром что большой мир, что мир поезда приобретает всегда какую-то легкость и восторженность. Глядя на утреннее солнце, я подумал, что зря разозлился на старика. Все мы цепляемся за мир, привычный для нас. Все любим жизнь. А когда делаем выбор, выбираем не темный лес, а тропинку. Так чем же он хуже, пусть и нашедший другую тропку, но остающийся все таким же человеком?

Я полез в карман за мобильным, чтобы позвонить тебе, но его там не было. Недолгий поиск привел меня в уныние. «Подворовывает, сволочь», — подумал я. Я проверил кошелек, деньги, документы. И немного успокоился. Мобильник мне не показался страшной потерей. Подумав, что могу позволить себе купить новый, я успокоился. Тебе не позвонить. Но ехать было еще минут двадцать от силы, а на вокзале стоят телефоны, и надо только купить карточку, чтобы позвонить тебе. В это время ты должна быть уже на работе. Я нервничал, но мне ничего не оставалось, только ждать. Я взял записку:

«Дима, на Ваш вопрос отвечу. Жалею. Жалею, что рассказал Вам все. Ночью я думал Вас убить. Но верхняя полка — неудобно, да и женщины могут проснуться. Потом я понял, что если не будет меня — не будет доказательств. Так что… Мне все равно: пусть Вы думаете, что я боюсь за себя, за свою жизнь. Может, и так. В конце концов, каждый живет, как может. Вы теперь тоже владеете тайной. И наверняка рано или поздно, если не решите, что я сумасшедший, захотите попробовать. Вот тогда, если время меня не догонит, я бы и хотел поговорить с Вами еще раз».

Подписи не было. Я в задумчивости положил записку на столик. Я и не собирался всем рассказывать о старике. Во-первых, у меня действительно были сомнения в его здравом уме. Да и вообще, мало ли что можно наболтать. Во-вторых, я еще сам не знал, как я отношусь к собственному бессмертию или по крайней мере долгожительству. Я хотел поговорить с тобой. Мне надо было услышать твое мнение. Узнать, что ты обо всем этом думаешь. И тогда решить. Вместе. Сам я простил старика. Быть может. Какое право у меня судить человека, живущего в тайне? В тайне, которая пережевывает его, постепенно превращая в жалкую тень. Кто я? Судья? Разгневанный любовник от науки, у которого похитили еще одну разгадку? Бог ему судья. Только Бог, потому что теперь и я знаю… тайну.

Я потянулся и взял кулек. В нем лежали две книги, салфетки и общая тетрадь. Книги были какими-то слезливыми романами. Я достал общую тетрадь. Когда я ее открыл, я увидел расписания поездов. В нем не было системности старика. Казалось, в тетради совсем не было системы. Расписание скорых и обычных, летних и постоянных шло вперемешку. Написано все черной пастой, поэтому сливалось. Женский почерк был неровным и дрожащим. Создавалось впечатление, что записывалось на бегу. И только в одном они совпадали. В этой тетради тоже были страницы, озаглавленные «маршруты».

Я с удивлением подумал, что даже не запомнил, как мои попутчицы выглядели. Их лица будто исчезли из моей памяти, остались только нелепый шерстяной свитер и спортивный костюм. Их голоса растворились в одном большом бесконечном женском голосе. Я пытался закрыть глаза, чтобы вспомнить их, но видел только старика, его жесты, его черные бездушные глаза, его френч, но не видел тихих женщин, проживших рядом со мной ночь. Только их силуэты и нелепая одежда. Кто они? Жив ли сейчас этот бедняга Иван Степаныч, которому они усердно перемывали косточки? Как они решили остаться в мире поезда? Можно и так тихо, незаметно проездить, читать глупые книги, есть и спать, пока, наконец, последние запасенные в поезде секунды жизни не иссякнут…

Я внимательно осмотрел тетрадь и нашел в ней город, в который прибуду через десять минут. Десять минут — и там будут телефоны. А если тебя не будет и на работе, я как раз успеваю на проходящей поезд. И тогда я буду дома уже этой ночью…

Одесса, Украина

…Наша память — словно бусы, рассыпанные в высокой, по пояс, густой траве. Найдешь в росе такую капельку — утерянную в детстве минутку радости, тронешь ниточку времени, и отголоски прошедшей жизни еще долго звучат во мне — успокаивают призраков завтрашнего дня, поджидающих за горизонтом.

Вижу стоп-кадр из детства — закат, поле, река и клочья тумана. Вечер моего двенадцатого августа пахнет дымом и горькой полынью. Проселочная дорога неторопливо уходит за горизонт.

«Я живой, мы живые! Ты слышишь…» — шепчу, и ветер ласково ладонью ворошит волосы.

Но грань реальности тонка и каждый раз рассыпается от моего вздоха.

«А ты сможешь помнить этот день до самого конца?» — с годами голос друга звучит все тише и тише.

Я не отвечаю, но он знает, что после смерти я хотел бы вновь оказаться в этом мгновении.

И я верю, что так оно и будет. Обязательно…

В утреннем переулке царило серое и унылое, осеннее настроение. Между ровными рядами вязов и кленов в кристально чистом воздухе витало призрачное ожидание. Порывы ветра лохматили редкую, давно уже пожелтевшую траву, гоняли по тротуару мусор. Черные зеркала луж, расцвеченные мозаикой из жухлой листвы, отражали низкое, набрякшее дождевыми тучами небо.

Машин не было. Редкие прохожие, словно спасаясь от пут осеннего забвения, спешили навстречу будничной суете. И лишь случайный свидетель стоял и наслаждался каждой секундой угасающего лета, словно мягкий осенний свет был для него особенно теплым, а краски — особенно яркими. Впрочем, быть может, он просто ждал, выуживая из сонной тишины нотки своей, доступной только ему, музыки.

На миг ему показалось, как в порыве мокрого ветра мелькнула до боли знакомая болоньевая куртка с капюшоном, отороченным искусственным мехом; потертая кожаная сумка на плече; светлая челка.

— Шурик? — Незнакомец поддался секундному искушению, и в то же мгновение надежда птицей заметалась в изгибе переулка. Но достаточно было осознать всю абсурдность ситуации, как мечта исчезла, уступив место серым реалиям. Неожиданное путешествие на грани сна — уже слишком хороший подарок судьбы, чтобы ждать от нее чего-то большего.

Но мальчик, вопреки здравому смыслу, обернулся и вопросительно глянул на незнакомца. Человек в длинном черном плаще вздрогнул. Он не ожидал такого поворота; надеялся, но не ожидал.

— Ты меня? — Звонкие нотки удивления пронзили слух. Тишина разлетелась ледяными осколками. Ожидание стало тягучим, практически осязаемым. Незнакомец подошел, а внутренний голос мальчика прошептал: «Ой, что-то сейчас будет!» Сашка не подозревал, что самые важные и решающие события происходят всегда просто и естественно и ничего неожиданного в них нет. Но откуда же тогда тревога? «Вот сейчас, сию минуту что-то случится, что-то случится».

Незнакомец остановился напротив мальчишки и с интересом взглянул на подростка. Цепкий взгляд прогулялся по лицу, утонул в глазах…

— Здравствуй, — улыбнулся незнакомец. Мальчик не выдержал немой дуэли и отвел взгляд.

— Ну, что надо?! — бесцеремонно бросил Сашка и украдкой оглянулся. Улица — иллюзия безопасности. Особенно когда рядом мелькают расплывчатые силуэты, которым совершенно нет дела до мальчика, его страхов и проблем. — Я спешу.

— В школу? Пойдем, я провожу. Нам по дороге. — Незнакомец положил ладонь мальчику на плечо. Сашка дернулся и сбросил тяжесть чужой руки.

— Убери! Никуда я с тобой не пойду! — мальчик повысил голос, пытаясь привлечь к собеседникам